XXII.
«Живи, как будто жизнь твоя не смолкнет вечно.
Борись за жизнь до смертого конца
Меча защитного не покидай беспечно —
Пусть он замрет с тобой, в пожатьи мертвеца!
В любви и в радости коварно-лживо скрыты
Мучительный удар, страданий долгих яд —
Отдайся им, но панцирем покрытый,
Но разума свободным шлемом сжат!
Не затемни кристальных дней тревогой,
Чужими помыслами, праздностью убогой,
И никому не дай ты перейти
Свои случайные, но вольные пути».
Глава третья
I.
Тускней огни свечей… Нет ни Петра ни Кади!
Их комната угрюма и пуста…
Уплыло солнце, в стекла рам не глядя…
Чу — мыши бегают по скатерти стола:
Их молчаливый пир таинственен и жуток:
Лишь звякнет по тарелке яркий нож,
Поднимутся скелеты птичьих грудок,
В недопитом винe замрет, застынет дрожь…
А по углам на паутинах гибких
Повисли пауки… В саду, на ветках зыбких,
Блестит синея сталактит дождя,
И поезд гукает, с платформы уходя…
II.
В лесу, под соснами, на старый пень присела,
Ладонями лицо закрыла, прядь волос.
Повисла мокрая, прическа подурнела
И расползлась жгутами светлых кос…
Трясутся узенькие, сгорбленные плечи,
И плачет маленькое сердце невзначай -
В нем что-то скомкано и брошено далече,
У новой чашечки обломан хрупкий край.
Вдруг жутко понята неведомая тайна,
Коснулось что-то темное случайно -
Так подвенечное червонное кольцо
Недобрым блеском заглянет в лицо.
III.
Он наклонился к ней, коснулся рук смущенно,
И не было в губах простых послушных слов.
Все спуталось, и думы монотонно
Кружились странные в безумье полуснов -
О ровном шуме старых узких сосен
И о коре морщинистых стволов,
О дятле вдумчивом, подсчет ушедших весен
Ведущем для резных весенних облаков…
О гребнях в волосах у Кади, пальцах тонких…
О бабушкиных слепеньких болонках,
Визжавших жалобно на беличьем меху,
О дедe скорченном, завернутом в доху.
IV.
Он злобно обрывал кошмар и комкал мысли…
Щемила тяжкая грызущая тоска,
И думы порванные путались и висли,
И жизнь была бессмысленно дика.
Как-будто сдвинулись вокруг и полиняли
Дешевых декораций лоскуты —
Картонный пень, бумажный мох и дали,
И в далях облака и замки, и мосты.
И платье путалось за выступы и рамы,
И выдранный лоскут холста у панорамы,
Приколотый булавкой, западал,
И там — за ним — чернел глухой провал.
V.
Нет ничего!… Их двое, только двое!
И он — один, и кто она? И вдруг
Нахлынуло опять гнетущее, чужое,
Как будто смерть его коснулась рук,
Как будто вот сейчас все вырвет, все отнимет,
Все, чем он жив, все, что он полюбил,
И маску жизнь, как сон недолгий, снимет,
И снова будет он — унылый прах могил.
И он упал на землю, на колени,
Без слов, без слез, разбитый от мучений,
И тяжело дыша прижался к ней,
Как к няне от пугающих теней.
VI.
И ноги обхватил ее цепляясь
И что-то бормотал несвязно, как во сне…
И плакал ветер, плакал, наклоняясь
В струящейся вуалевой волне.
Шумели сосны о спокойно-вечном
Сиянии прогалин огневых,
И тень змеясь к теням бежала встречным,
И дымные лучи переломлялись в них.
Грустила иволга наивная, грустила
О светлом и негрустном; золотила
На солнце перлы желтые смола
В морщине теплой темного ствола.
VII.
И голос он услышал над собою
Печально-вдумчивым и низким… Никогда
Таким он не был!… Тихою толпою
Пришли спокойные, неспешные слова.
«Ну, полно… Я не плачу, я спокойна…
Не надо прошлого и не вернуть его!
Не греза жизнь и грез я недостойна,
И счастья нашего я жду — не своего…
Оставь меня с моим, мы одиноки оба!
И наша жизнь лишь маленькая проба
Получше, посветлее как-нибудь
Пройти томительный и одинокий путь…»
VIII.
И вздрогнул Петр настороженной болью,
И к ней припал, и нежен и жесток…
И острый поцелуй смешался с слёзной солью,
И резал глаз ресницы волосок.
И были жесткими горячие ладони,
И влажных мягких щёк так нежен аромат;
И звуки дня в ушах слились в глубоком звоне…
. . . . . . . . . .
И слабые изнемогали губы,
И чувствовались в них и размыкались зубы,
И тайные встречались языки,
Мучительно и радостно близки.
IX.
Ушли неверными, неловкими шагами
И были вяло-хрупки, как во сне…
Хрустели листья, ветки под ногами,
Горели сосны в солнечном огне.
И яркий день был так не согласован
С молчаньем их, с пожатьем тихих рук,
Как будто по аллее, зачарован,
Плыл, тени их оберегая, круг.
Судьба и им вложила чашу в руки
С напитком терпко-сладким: без разлуки,
По каплям медленным изжить, страдая, все!…
Иной, поняв, благословит ее —