XVIII.
Проснулась Кадя, ласково прижалась,
Глаза, моргая, сонно подняла
И улыбнулись губы. «Отлежалась,
А может быть немного поспала,
И стало весело… Ах, Петя, Петя!
Ты здесь, со мной, и мне уж хорошо!
Нас только двое в целом-целом свете
И прежнее давно-давно прошло,
Как будто никогда и не было!» И снова
Оборвалось, ненужным стало слово,
И замолчали радостно-близки
Под огоньком чужой, скупой свечи.
Часть четвертая
Здесь спячкой дышит воздух
самый,
Лишь полицейский на посту
Торчит унылой эпиграммой…
Глава первая
I.
Был город выстроен в одиннадцатом веке
Каким-то маленьким, неведомым князьком
В унылой балке, где сходились реки,
Гдe грузные холмы надвинулись кругом…
Фисташковый собор да вал, с собором вровень,
Да обвалившийся в кустах подземный ход,
Да два-три столбика накрененных часовен,
Где были алтари… Вот — прошлое! Растет
Крапива огородом целым над буграми,
Быть может — над могилами… Ветлами
Порос отлогий вал. Там, наверху — на нем,
В рубахе красной кто-то спит ничком.
II.
В валу — гимназия, тюрьма, съезд, клуб и тощий
Из липок сквер. За валом — каланча,
Управа, площадь и ряды. Извозчик
У чайной лавки. Запах калача
И дегтя. Граммофон в пивной из окон темных
Поет куплеты. Важный белый кот,
С кистями на ушах, по окнам мух бездомных
Лениво ловит. Шарфы продает,
Чулки и туфли в ватной кофте тетка
Под куполом зонта и нюхает щепоткой
Какой-то рыжий порошок из пузырька.
Зовет хандрящих кур петух… Тоска, тоска!
III.
В рядах иконы над проездами, с сияньем
Из жести, тяжкие, угрюмые. Лежат
Гроба на сходнях… Медленным зеваньем,
Словами редкими живут ряды… Дрожат
По воздуху на бечевах ботинки,
Тужурки, ведра, вата. Запах кож
И ситца… Сизые блестят на солнце спинки
Урчащих голубей… На камне точат нож
И чем-то ухают в распахнутом подвале…
Пьют чай приказчики на стойках… Застонали
И начали звонить часы издалека…
Хозяин вышел, сел, чихнул… Тоска, тоска!
IV.
Жеребин, Суходаев, Короваев,
Клятов — по ним себя узнает городок.
В них скрыты — пыль и мгла амбаров и сараев,
Ларей, мучных мешков, грязь улиц и острог
На площади облупленный и старый,
И низких домиков старушечий поклон,
И треньканье вечернее гитары,
И под лампадкой душный, жаркий сон!…
Но в каждом городке есть, как насмешка злая,
Одна фамилия, в ней все — тоска тупая,
Бессмысленность и скудость бытия!
Валандин — вот она, фамилия твоя!
V.
Пять тысяч жителей, шесть винных лавок;
Шинки везде, трактир — второй разряд;
Завод колбас, к которым нужен навык;
Завод литья да кузниц длинный ряд.
Но слава города и смысл его — баранки!
Нигде решительно таких баранок нет -
Они разделены на вкусовые ранги
И их рецепт таинственный секрет.
Едят их с пылу с бесконечным чаем
И брезгают для них душистым караваем;
И этот чай с топленым молоком,
С баранками за расписным столом,
VI.
Покрытым вязаною скатертью, достоин
Высоких песен, как Лукуллов пир!
От предводителя до прачек с портомоен -
Все преданы ему, на всех он сводит мир
И благоденствие в час, как звонят к вечерне…
За ним играют в карты, говорят
О клубских скандалистах, равномерней
Вздыхают женщины… В углах чадя горят
Лампады Спасу Обыденному, Николе…
Шуршат в обоях прусаки… На воле
Гогочут гуси… Девушки, на стол
Облокотясь, гадают… День прошел.
VII.
Босыми, загорелыми ногами
Топочут дети и ложатся спать
В проходах, где укладки с сундуками,
Где душно, где клопы… А подливать
Тяжелый самовар не перестала
Глухая бабушка… И ждут еще гостей,
И только тише и сонливей стало…
На улицe, за окнами, шумней.
Гармония о гибели Варяга
Поет… Смеются… Пьяная ватага
Прошла далеко, тяжко пронесла
И крик, и свист, и грузные слова.
VIII.
Петр с Кадей наняли две комнатки за десять
Рублей у странной пары. Он служил
По трезвости — любил смешить и куролесить
И прописью «рондо» отчеты выводил;
Потешный, с запорожскими усами,
То пьян, то просто — весел, хохотун;
Как аист, на одной ноге часами
Простаивал и — маленький горбун -
Пел арии «Торреадора» диким,
Нелепым голосом; любил «пустить клубники»;
А по ночам, конечно, пропадал,
И утром, в пять часов, у них бывал скандал.
IX.
Она — русалка с водянистыми глазами;
Бескостная какая-то. Как тень,
В капоте ситцевом, со сбитыми косами,
Слонялась по дому бесцельно целый день.
Всем улыбалась, ничего не замечала,
Жевала корки хлебные и лук
И тряпки все какие-то совала,
Куда пришлось — в буфет, в диван, в сундук…
А к вечеру, вся завитая, краской
Замазав все лицо, натыкав целой связкой
Колец на пальцы, выходила на балкон…
А это в городке считалось — скверный тон.