Тщательный осмотр вещей Кандис Страсберг, найденных в ее рюкзаке, наводил на мысль о возможной краже. Из показаний Бернара Вокье стало известно, что у девушки был с собой фотоаппарат «Полароид», который исчез, равно как и обратный билет, купленный на голландское судно, часы и деньги (скорее всего, чековая книжка) тоже исчезли. Таким образом, мотивом убийства могла быть кража, либо она могла быть инсценирована для камуфляжа истинного мотива. Изучение тетради в черной обложке в данный момент не проливало света на обстоятельства дела. Тетрадь не была дневником, в ней не было указано ни одной даты и ни одного имени, кроме Марчелло, которое встречалось на страницах несколько раз либо написанное отдельно, либо вставленное в нечто вроде поэмы. Всего в тетради было семь поэм, а может быть, речь шла о словах песен. Некоторые из них рассказывали о войне во Вьетнаме, героем которых был Фидель Кастро. Однако судья Суффри здравомысленно заключил, что Фидель Кастро не может быть причастен к этому убийству (позднее он усомнится в этом).

И наконец, в тетради была найдена черно-белая фотография плохого качества, по-видимому снятая фотоаппаратом жертвы. На ней был изображен молодой человек лет двадцати, одетый у рубашку «Лакост» и вельветовые джинсы. Он стоял на набережной какого-то порта (судя по типу стоящих на якоре судов, это был средиземноморский порт) и смотрел на море, повернувшись к объективу на три четверти, так что его лицо оставалось в тени. Тяжелая прядь волос прикрывала его лоб и правый глаз. Черты его лица говорили о слабом характере, скорее всего инфантильном. Общее впечатление, на котором сошлись следователи, было: ангельское лицо; хорошо воспитанный молодой человек; юноша из хорошей семьи. По общему согласию было решено не сообщать об этой фотографии прессе, а также не упоминать пока ни черной тетради, ни имени Марчелло.

24 августа в присутствии полицейских жандармских и судебных властей была произведена реконституция преступления, которая не принесла ничего нового. Один жандарм занял место трупа, другой накинул ему на шею шнур и стал затягивать его. Вечером того же дня судья Суффри принял в своем кабинете журналистов.

— Как вы объясните, господин судья, тот факт, что не обнаружено никаких следов? — спросил специальный кон-респондент одной марсельской ежедневной газеты. Его тон был агрессивным, словно это задевало его лично.

— Шестнадцатого и восемнадцатого августа в регионе прошли сильные ливневые дожди. На сухой и сланцевой почве долины или глинистой почве проходящей неподалеку дороги дождь смывает все следы: следы шин на дороге и ног на ландах.

— Вы полагаете, что жертва добровольно оказалась в долине? — спросил другой репортер.

— Не имею ни малейшего понятия. Ее могли убить на месте либо раньше.

— Есть ли какая-нибудь возможность узнать это?

— Есть средства и возможности узнать все, — сказал судья, — но для этого их надо знать. Именно в этом и заключается наша работа.

— Вы склоняетесь к мнению, что преступление совершено бродягой? — спросил другой журналист, но судья не успел ему ответить, так как вопросы сыпались на него теперь градом со всех сторон.

— Семья убитой уже извещена о случившемся?

— Гипотеза изнасилования не исключается?

— Какова реакция американской полиции?

— По вашему мнению, убийца был местным или приехал сюда из другого региона?

— Намерена ли французская полиция заслушать…

— Господа, господа, — перебил их судья, подняв руки к небу. — Будем придерживаться фактов и оставим досужие домыслы…

Он добавил, что самым важным фактом в этом деле, указавшим направление следствию, было заключение об аутопсии, согласно которому время совершения убийства относилось к 16 или 17 августа, и что смерть наступила в результате удушения жертвы либо нейлоновой веревкой, либо кожаным ремешком. Больше он ничего не мог сказать. Он не мог сказать, кем совершено убийство: мужчиной или женщиной, знакомыми Кандис Страсберг или случайными встречными; был ли убийца один или их было несколько. Он не мог сказать, являлось ли для убийцы отсутствие всяких следов на поляне, окруженной скалами, и на проселочной дороге, проходящей поблизости, счастливой случайностью или свидетельством его необыкновенной ловкости. Он не мог сказать, было ли убийство умышленным, план которого вынашивался и подготавливался, либо оно было совершено непреднамеренно, в припадке безумия.

— А теперь, господа, — сказал в заключение судья, — если вы хотите, чтобы мы узнали об этом деле больше, дайте нам возможность работать.

Журналисты медленно и неохотно удалились из кабинета. Они разделились на мелкие группы и, продолжая дискутировать, направлялись к своим отелям. Их присутствие на несколько дней внесло оживление в маленький городок, но большинство из них уехали в тот же вечер. Последний журналист покинул город утром в субботу. После зловещего открытия в Адской долине прошло уже семь дней. Предварительное следствие закончилось.

II

ТОПТАНИЕ НА МЕСТЕ

3

Лоран Киршнер всегда избегал столпотворения на дорогах, поэтому он выезжал из Парижа накануне или после большого исхода. Уик-энд 14 июля он провел, таким образом, в своей квартире на авеню Фох, почти не выходя из-за письменного стола, заваленного множеством папок.

Лоран не любил каникул, потому что проводил их в семейном кругу на своей вилле «Эскьер», что не доставляло ему большого удовольствия. Обычно он уезжал 14 июля и возвращался 15 августа.

Во вторник 15 июля в восемь часов пятнадцать минут утра он сел в свой «мерседес». Он собирался пообедать в Лионе, но потом почему-то передумал: либо он был недостаточно голоден, либо не нашел места, чтобы припарковать машину перед «Софителем», либо он просто решил пропустить одну еду, считая, что в его возрасте это полезно. Стояла великолепная погода, и он продолжал следовать по левому берегу Рона, не чувствуя себя ни особенно счастливым, ни несчастным. В то же время что-то мешало ему, что-то раздражало, какой-то непривычный шум в моторе, появившийся сразу после Шалона. Вероятно, это был инжектор. По дороге ему вряд ли удастся обратиться к специалисту, чтобы отрегулировать его. «В конечном счете, — подумал он, — у меня будет повод вырваться с виллы на некоторое время». Поэтому, когда после Вьена шум мотора прекратился, он был даже несколько разочарован.

Хотя автострада была практически свободной, он ехал не превышая 140 километров в час. Он остановился у заправочной станции, чтобы залить бак, и, когда уже собирался тронуться с места, он заметил ее. Она шла к его машине, небрежно волоча по земле свою тирольскую сумку. Под глазами у нее были черные круги, и она казалась усталой и неопрятной.

— Вы не могли бы подвезти меня?

— Я еду только до Авиньона. Не думаю, что вас это устроит.

Он намеренно солгал, но он не мог бы сказать точно почему: либо потому что она была слишком молода, либо потому что слишком красива, либо потому что он в принципе не любил подвозить кого бы то ни было. Однако она настаивала:

— Если вы возьмете меня до Авиньона, то большая часть пути уже будет позади.

Американский акцент успокоил его, но в следующее мгновение в голове пронеслась другая мысль: ее спутник спрятался где-то в кустах и выскочит, как только он согласится ее взять. Классический прием.

— Сколько вас? — спросил он.

— Я одна.

На этот раз он уже не мог отказать и перегнулся через сиденье, чтобы открыть ей дверцу.

Позднее, во время частной беседы, он рассказал об этой сцене следующим образом:

— Я чувствовал себя не в своей тарелке. Поймите, у меня широкий круг знакомых, а в этот период года дорога напоминает бульвар. Меня не смущало то, что меня могут увидеть в обществе молодой и красивой девушки, но меня смущала ее одежда, какая-то немыслимая ковбойская куртка с бахромой, поношенные, выцветшие джинсы… Мне казалось, что у нее дурной вкус…