«Когда, вне всяких утвержденных правил…»
Когда, вне всяких утвержденных правил,
Ты стала мне и жизнью и судьбой,
Я гвардию стихов своих составил
И на столе собрал перед собой.
И повелел в слепой своей гордыне,
Любуясь сам их силою земной: —
Идите, воины, берите в плен рабыню,
Чтобы она повелевала мной.
«Пусть это будет берег моря…»
Пусть это будет берег моря
И ты на берегу, одна,
Где выше радости и горя
Ночного неба тишина.
Года идут, седеет волос,
Бушуют волны подо мной,
Но слышу я один лишь голос
И вижу свет звезды одной.
Все позади — и дни, и ночи,
Где страсть лгала, как лжет молва,
Когда не в те глядел я очи
И говорил не те слова.
Но разве знал иную власть я,
Или не верить я могу,
Что выше счастья и несчастья —
Судьба двоих на берегу.
Растет и крепнет гул простора,
Блестит, несет меня волна,
Живым иль мертвым — скоро, скоро
На берег вынесет она.
И в час, когда едва заметен
О скалы бьющийся прибой,
В венце из клеветы и сплетен
Я упаду перед тобой.
1943—1958
ПИРЫ В АРМЕНИИ
В землянках
С. Кара-Дэмуру
...Храбрый увидит, как течет Занги
и день встает над могилой врага.
«Ни печки жар, ни шутки балагура…»
Ни печки жар, ни шутки балагура
Нас не спасут от скуки зимних вьюг.
Деревья за окном стоят понуро,
И человеку хочется на юг,
Чтобы сказать: «Конец зиме, каюк», —
И — да простит мне, грешному, цензура —
Отрыть на родине Кара-Дэмура
Давно закопанный вина бурдюк.
— Он в Эриване ждет, — сказал мне друг, —
И мы его, не выпустив из рук,
Допьем до дна: губа у нас не дура.
А выпьешь да оглянешься вокруг —
И счастлив будешь убедиться вдруг,
Что это жизнь, а не литература.
«Зима — она похожа на войну…»
Зима — она похожа на войну,
Бывает грустно без вина зимою.
И если это ставят мне в вину,
Пожалуйста — ее сейчас я смою
Не только откровенностью прямою,
Признаньем слабости моей к вину,
Но и самим вином. Как в старину,
Мы склонны трезвость сравнивать с тюрьмою
Во-первых, это правда. Во-вторых,
Не спорьте с нами: в блиндажах сырых
Мы породнились — брат стоит за брата.
А в Эривань поехать кто не рад?
Там, если не взойдем на Арарат,
То хоть сойдем в подвалы «Арарата».
«Не крупные ошибки я кляну…»
Не крупные ошибки я кляну,
А мелкий день, что зря на свете прожит,
Когда бывал я у молвы в плену
И думал, что злословие поможет.
Ночь Зангезура сердце мне тревожит.
Торжественного света пелену
Раскинет Млечный Путь — во всю длину —
И до рассвета не сиять не сможет.
Да будет так, как я того хочу:
И друг ударит друга по плечу,
И свет звезды пронзит стекло стакана,
И старый Грин сойдет на братский пир
И скажет нам, что изменился мир,
Что Зангезур получше Зурбагана.
«Мне снился пир поэтов. Вся в кострах…»
Мне снился пир поэтов. Вся в кострах,
Вся в звездах, ночь забыла про невзгоды,
Как будто лагерь Братства и Свободы
Поэзия раскинула в горах.
И, отвергая боль, вражду и страх,
Своих певцов собрали здесь народы,
Чтобы сложить перед лицом Природы
Единый гимн — на братских языках.
О старый мир, слепой и безобразный!
Еще ты бьешься в ярости напрасной,
Еще дымишься в пепле и золе.
Я не пророк, наивный и упрямый,
Но я хочу, чтоб сон такой же самый
Приснился всем поэтам на земле.
«Конечно, критик вправе нас во многом…»
Конечно, критик вправе нас во многом
Сурово упрекнуть — но если он,
К несчастью нашему, обижен богом
И с малолетства юмора лишен,
И шагу не ступал по тем дорогам,
Где воевал наш бравый батальон,
А в то же время, в домыслах силен,
Пытать задумал на допросе строгом:
Где я шутил, а где писал всерьез,
И правда ль, что, ссылаясь на мороз,
Я пьянствую, на гибель обреченный?
Пусть спрашивает — бог ему судья,
А бисера метать не буду я
Перед свиньей, хотя бы и ученой.