Космос как воспоминание
Книжечки беленькие, книжечки
красненькие
В детстве стояли на полочке,
“Библиотека современной фантастики”…
Все угробили, сволочи.
Думал ночами бессонными,
Как буду сквозь волны эфира
Вести звездолет фотонный,
Облетая черные дыры.
Вырасту, думал, буду Мвен Масс
Или Дар Ветер.
Вырос. Вокруг одни пидарасы
Да эти…
Вырасту, ждал, отобью Низу Крит
У Эрга Ноoра.
Вырос. Вокруг наркомания, СПИД
Да эти, которые…
Выучусь, в детстве мечтал, на прогрессора,
Служить буду доном Руматой.
Вырос. Вокруг сплошь бычье в “мерседесах”,
И все ругаются матом.
В Руматы меня не брали,
Иди, говорят, не треба.
В результате вовсю в Арканаре
Жирует орел наш дон Рэба.
В книжках один был мерзавец — Пур Хисс
(Еще бы с такой-то фамилией).
А теперь оказалось — Пур Хиссов, как крыс,
И всех они зачморили.
Навеки улыбка сползла с лица,
Я стал обладателем бледного вида.
Вместо эры Великого Кольца
Настал нескончаемый День Трифидов.
Вот тебе и Роберт Шекли,
Вот тебе и Гарри Гаррисон,
В мире, где правят шекели,
Пойду утоплюсь в Солярисе.
Оказался чужой я на этом пиру
Пришельцев пиковой масти.
Тщетно шарит рука по бедру,
Ищет мой верный бластер.
Гляну сквозь стеклопакет
И, как всегда, офигею —
Вместо звезд и планет
Горит реклама “ИКЕИ”.
Грустно сижу на жопе
На их табуретке фанерной.
Нынче не время утопий
О покорении Вселенной.
Я все понимаю: Сталин,
Репрессии, пятилетки…
Но зачем мы Космос сменяли
На фанерные табуретки?
Портвейн “Иверия”
Философская лирика
Когда великая империя
Клонилась к пышному распаду,
Когда чуть было не похерили
Московскую олимпиаду,
Солдаты в Азии примерили
Из цинка первые бушлаты,
Когда подверглись недоверию
Незыблемые постулаты,
Поток еврейской эмиграции
Стал мельче и заметно жиже,
И академик, совесть нации,
Ментами в Горьком был отпизжен,
И тень Лаврентий Палыч Берия
Зашевелилась на Лубянке,
Тогда-то вот портвейн “Иверия”
Был дан трудящимся для пьянки.
Между раскрученными брендами
Не затерялся тот проект,
И пахнул мрачными легендами
Его загадочный букет.
Напиток этот по сравнению
С тем, что пришлось нам прежде жрать,
Был следущего поколения,
Как самолет Миг-25.
В нем не было ни капли сока
И никаких даров природы,
Лишь технологии высокие
Да мудрость гордого народа.
Носились с тем народом гордым
У нас в Советском-то Союзе,
Как будто с писаною торбой
(И Ахмадулина все в Грузию,
И с ней фотограф Юрий Рост там,
И сам великий Окуджава,
Где несмолкающие тосты,
Шашлык, боржоми и кинжалы).
И джинсы ихние поддельные
Обтягивали наши жопы,
И вкус “Иверии” портвейна,
Как воплощенье Азиопы.
Бьет прямо в темя тяжким обухом
Нас водка русская, тупая.
Как путника роскошным отдыхом,
Портвейн грузинский завлекает.
Вот слизистые оболочки
Всосали порцию напитка,
И снизу вверх по позвоночнику
Змеится колдовская пытка.
Ползет, как божия коровка,
По стебельку пурпурной розы
Туда, где в черепной коробке,
Остатки головного мозга.
Вот жидкость теплая, химическая,
Достигла мозг вышеозначенный,
Согласно Гегелю, количество
Упорно переходит в качество.
И опускаются туманы
На холмы Грузии ночныя,
И наступает кайф, нирвана,
Короче, просто эйфория.
А дальше жуткое похмелие,
Живем-то все же не в дацане,
Не стоит забывать про Гегеля,
Про отрицанье отрицания.
И вот стою — сибирский валенок,
Глазами хлопая спросонья,
На циклопических развалинах,
Не мной построенной часовни.
Из-за Осетии с Абхазией
Грузинская фекальна масса
Смягчить не сможет эфтаназией
Мне горечь рокового часа.
Мне седина покрыла бороду,
Прощай, прекрасная грузинка,
Я вспомнил, по какому поводу
Слегка увлажнена простынка.
Прощай, сырок, в кармане, плавленый,
Охладевающие чувства,
И организм, вконец отравленный,
И творчество, и рукоблудство.
И Вакх безумный, надругавшийся,
Над аполлоновым порядком,
И образ мира, оказавшийся,
В конечном счете, симулякром.