На Тверской, где шумно и красиво,

Где стоит Центральный телеграф,

Выпив-то всего бутылку пива,

Я подвергся нарушенью прав.

Был двумя ментами с автоматом

Схвачен и посажен в воронок,

И хоть был ни чем не виноватым,

Доказать я ничего не смог.

Упирался, как меня тащили,

Грыз зубами клетку на окне,

Только ни один правозащитник

В этот час не вспомнил обо мне.

Был засунут в клетку, как в зверинец,

Я такой же, в общем, как и все —

Не чечен, не турок-месхетинец —

За меня не вступится ПАСЭ.

Много раз дубинкой был ударен,

Под слова угроз и хруст костей,

Но так как не крымский я татарин,

Не попал я в сводку новостей.

Истрепали по дороге нервы,

Поломали плечевую кость,

Что-то я не вижу Аллу Гербер —

Это ж натуральный Холокост.

Пожалей меня, Елена Боннэр,

Пусть совсем не твой я контингент,

Но мне тоже очень, очень больно,

Когда бьет меня дубинкой мент.

Я избит, ограблен и обдурен,

След насилья ниже поясницы,

Где же ты, священник Глеб Якунин?

Где же вы, врачи, что без границы?

Я банальный русский алкоголик,

С каланчи высокой наплевал

На меня, мычащего от боли,

Знаменитый фонд “Мемориал”.

Не баптист я, не пятидесятник,

Не иеговист, не иудей.

Я один из этих непонятных

Русских, всем мешающих людей.

От рожденья перед всеми грешен,

Не сектант, не гомосексуал,

Никогда “Эмнести Интернэшнл”

Обо мне вопрос не поднимал.

Ох, как трудно в обществе российском

Быть не представителем меньшинств!

С паспортом с московскою пропиской,

Кто ж еще я, если не фашист?

Отняли последнюю заначку,

Напоследок выдали пинка.

Выйду за ворота и заплачу —

Как жизнь большинства ты нелегка.

Так долго вместе прожили, что вновь…

И ни хуя, по-прежнему любовь.

Не от спиртного лишней дозы,

Не блеск моделей от кутюр,

Глаза мне застилают слезы

От вида денежных купюр.

Людьми и Господом обижен,

Раздавлен жизни сапогом,

Я их ужасно редко вижу,

Но это, братцы, о другом.

Не посещал я Третьяковку

Или музей мадридский Прадо,

Я на пятерки, трехрублевки

Смотрел — и лучше мне не надо.

Когда-то молодой бездельник

Я был стихами поражен:

“Уберите Ленина с денег,

Он для сердца и для знамен”.

Промчались дни, как бурный Терек,

Другая царствует идея,

И Ленина убрали с денег,

Грозят убрать из мавзолея.

А раньше-то не то Есенин,

Не то Маяковский писал: “Село солнце.

Двое в комнате — я и Ленин,

Своим профилем на красном червонце”.

И надо пропить его, да что-то мешает.

Я не в силах встать, разогнуть колени:

“Скажите, Ленин, отчего организм ветшает?”

“Ревизионизм!”, — отвечает Ленин.

Но вот социализм со сцены

Сошел под бурные овации,

И сразу изменились цены,

А вслед за ними и ассигнации.

И в этом вот стихотворении

Я хочу рассказать всем живущим завтра

О новых деньгах не как средстве обмена

                                        и накопления,

А в ракурсе реди-мейла и артефакта.

Десятка — здесь запечатлели

Плотину Красноярской ГЭС

На радость рыжему злодею

И его РАО СПС.

Полсотни — виды Петербурга,

Ростральные колонны, биржа.

Хоть ерундовая купюра,

Но и ее все реже вижу.

Вот сто рублей — в полете смелом

Над рядом греческих колонн

С неэрегированным членом

Квадригой правит Аполлон.

Не зря изобразили гады

На ста рублях тот нестояк,

Поскольку был под колоннадой

Московских пидоров сходняк.

Полтыщи — на клочке бумаги

Во всей красе изображен

Известный Соловецкий лагерь

Особого режима (СЛОН).

На тыще — мрачная фигура

С мечом, щитом и бородой —

Князь Ярослав по кличке Мудрый

Стоит над волжскою водой.

Мне тыщу выдали в зарплату,

Ее мне хватит ненадолго,

Окраскою зеленоватой

Она напоминает доллар.

На долларах хоть президентов

Сосредоточенные лица,

Поговорить там есть хоть с кем-то,

Да я не знаю по-английски.

А на рублях теперь рисуют

Картиночки родного края.

Не говорить же со статуей,

Она совершенно неживая.

Рубли мучительно терзают

Мои расстроенные нервы —

Я недоволен их дизайном,

Наверно, хуже только евро…