Режиссер оказался сорокалетним и не очень трезвым.

— Проходи, — сказал он. — Мои на даче. Выпить хочешь?

— Спасибо. Жарко.

— А чай будешь?

— Буду.

— Ты ужинал? Хочешь, я сварю пельменей?

— Спасибо. Не надо беспокоиться.

— Это ты зря. Когда хочешь есть и тебе предлагают, никогда не отказывайся. Меня лесник о чем-то просил. О чем?

— Я во ВГИК поступаю.

— На какой факультет?

— На актерский.

Режиссер задумался.

— А кто в этом году набирает?

— Я не знаю.

Режиссер внимательно на меня посмотрел:

— А что ты знаешь?

— Мало что. Но я надеюсь, что вы мне расскажете.

— Расскажу. Школу в стране заканчивают двести тысяч. И всегда находятся две тысячи, которые хотят быть актерами. А надо отобрать двадцать. Значит, на одно место примерно сто человек. Как выбрать из ста одного? Этого одного из ста надо выделить и запомнить. А запомнят, если понравишься. Но у педагога, к которому ты поступаешь на учебу, есть свои пристрастия. Одно он любит, другое не любит. Как я и ты. В творчестве нет таких четких критериев, как в физике, спорте или балете. Поступая в физико-технический, ты сдаешь экзамены на пятерки, и тебя принимают, потому что ты решил предложенные тебе задачи. Правда, решить их трудно, составлены они нестандартно. Их невозможно выучить, их надо именно решить. А решив, ты выдерживаешь экзамен, и тебя принимают на учебу. В киноинституте тоже есть экзамены по литературе, истории, иностранному языку, но прежде чем тебя к ним допустят, надо пройти творческий конкурс.

— Я знаю. Надо прочитать стихи или отрывок из пьесы. Можно и спеть, и станцевать.

— Ты читаешь из Шекспира, монолог Отелло, а твой педагог сам играл Отелло, и играл совсем не так, как ты. Ты ему не нравишься, он ставит тебе четверку, а проходят только с пятерками. Запомни. В ученики берут только своих сторонников, а не противников.

— Значит, если ты не согласен, лучше притворяться, а правду не говорить?

— Идиот. Надо идти учиться к тому, у кого ты хотел бы учиться, чьи прошлые роли тебе нравятся, кому ты хотел бы подражать. А ты не знаешь, у кого собираешься учиться.

— Фамилию я знаю. И в фильме его видел, где он царя играет. Он в Малом театре служит.

— Понял. Он тебя не возьмет.

— Почему?

— Он берет больших, как он, чтобы потом, как и он, играли богатырей, секретарей обкомов или маршалов. А ты роста среднего. Лицом похожий и на крестьянина, и на рабочего, и на интеллигента в первом поколении. Не возьмет он тебя. Да и на собеседовании ты завалишься.

— Почему?

— Давай попробуем. Я задам тебе вопросы, какие мне задавали при поступлении. Что кроме Мавзолея построил архитектор и как его фамилия? Кто такой Гриффит и какие фильмы он поставил? Кто такой Петипа и что он поставил? Кто написал сценарий к фильму «Броненосец „Потемкин“»? Кого из актеров Малого театра вы знаете? Еще он обязательно спросит о режиссерах, у которых снимался. Например, перечислите фильмы, которые снял режиссер Луков. Давай отвечай.

— Я не смогу ответить ни на один вопрос.

— Это нормально. Ну, завалишься. Некоторые поступают с третьей и даже четвертой попытки. Я поступил со второй.

— Второй у меня может не быть, весной могут призвать в армию.

Я возвращался поздно вечером, после десяти. Очень много было молодых женщин. И в Красногородске, конечно, был выбор, мне нравились две-три девчонки из школы, а когда ходил на танцы в клуб, запомнились несколько более старших, но привлекательных девушек, — закончив школу, они работали на маслозаводе, в магазинах, на почте и даже в райкоме комсомола и райисполкоме.

Метро было заполнено сотнями красивых, модно одетых в легкие платья и короткие юбки. К ним подходили молодые люди, заговаривали, они отвечали и смеялись. Я тогда впервые подумал, как же выбрать среди если не миллионов, то сотен тысяч молодых и привлекательных женщин одну-единственную, которая станет твоей женой и родит тебе детей? Значит, не существует никакой закономерности: если в деревне выбираешь из пяти одну, в райцентре — из двадцати пяти одну, в областном городе — из тысячи одну, а в Москве — из ста тысяч одну.

На следующий день я увидел своего учителя, или мастера, как называли в институте педагогов. Огромный, около двух метров роста и не менее ста двадцати килограммов веса, он не выглядел толстым из-за идеально сидящего на нем костюме. И даже на брюках, на которых у всех между ног образуются складки, у него этих складок не было. Он шел по коридору и смотрел поверх голов, его не привлекали даже юные и очень красивые, как мне показалось, абитуриентки. Я не понял, а скорее почувствовал, что никогда у него не буду учиться. Еще не начав бороться, я уже проигрывал. Такое со мною было всего несколько раз на ринге. Я подлезал под канаты, обменивался несколькими ударами с противником и понимал, что у него не выиграю. Его животная энергия превосходила мою энергию.

Но первый тур я прошел. Вероятно, все-таки внешне я подходил. На каждый курс набирали парней с внешностью простаков, чтобы играть героев из народа. Я завалился на втором туре. В отрывке из пьесы Островского, который в Красногородске всегда шел под аплодисменты, потому что в моей игре все видели учителя химии, здесь увидели и услышали мой, по-псковски тянущий гласные, провинциальный говор, и на следующий день утром я не нашел своей фамилии в списках допущенных на третий тур и мог забирать документы и возвращаться домой.

В моем личном деле об этом периоде уже было донесение московского оперуполномоченного КГБ, куратора киноинститута, из которого я понял, что меня именно в этот период если еще не вели, то отслеживали целенаправленно. Уполномоченный сообщал: «…не прошел второй тур, актерские данные, по мнению профессионалов кино, выраженные, хотя и весьма средние. Учитывая возможность и следующего провала, необходимо оказать помощь при повторной попытке поступления на актерский факультет. В данный момент собирается ехать в Ригу. Республиканский комитет КГБ проинформирован».

— Ты чего собираешься делать? — спросил меня Виктор, парень из Риги, который поступал на сценарный факультет и тоже завалился на экзаменах. — Поедешь домой?

— Не знаю, — признался я. — Подумываю остаться в Москве.

Разъезжая по Москве, я читал объявления, кто и где требуется. Требовались в основном строители, водители автобусов и троллейбусов, но можно было устроиться и на автомобильные заводы, и на станкостроительные. За три месяца отделы кадров обещали обучить на токарей, штукатуров, каменщиков.

— Поедем в Ригу, — предложил он. — Я тебя устрою в свою бригаду на судоремонтный завод, через три месяца сдашь на разряд. Работа нелегкая, но и платят неплохо. И почти за границей поживешь. А следующей осенью сделаем еще одну попытку поступить.

Учебники мы уложили в чемоданы, у меня был фибровый с железными уголками, у Виктора складной матерчатый на молнии. На троллейбусе доехали до Рижского вокзала, билетов ни в плацкартный, ни в купейный не оказалось, и мы взяли «СВ» — спальный вагон, хотя во всех других вагонах тоже были полки, на которых спали, но «СВ» — это купе на двоих. Бархатные диваны, мягкие кресла и рядом с купе умывальник и туалет. Став известным и обеспеченным, я всегда брал билеты в такие вагоны, но их с каждым годом становилось все меньше. Последние десять лет я уже не видел таких вагонов, но я успел застать этот нефункциональный комфорт в дороге.

Судоремонтный завод находился на окраине Риги, сразу за заводом начинались дюны, поросшие соснами. Виктор жил в общежитии, в большом пятиэтажном здании, комнаты были рассчитаны на четверых или на двоих. По двое жили те, кто проработал на заводе несколько лет. Сосед Виктора жил у женщины, на которой собирался жениться, я занял его кровать. На следующий день в отделе кадров мне заполнили трудовую книжку, выдали ботинки из свиной кожи на толстой резиновой подошве — обычную рабочую обувь, брезентовую спецовку и пластмассовую каску, которые никто не носил. Меня зачислили в бригаду судовых сборщиков на ремонт сухогруза в доке. Бригадиром был молчаливый сорокалетний латыш Ян, двое русских — я и Виктор, два немца — Вилли и Карл, два белоруса из-под Гродно.