АРМИЯ

Наша команда заняла пять купе. В других купе, судя по эмблемам на петлицах сержантов, разместились будущие связисты. Я занял верхнюю полку и уснул. Проснулся в полдень, спросил сержанта, куда мы едем.

— Приедешь — узнаешь, — ответил сержант.

Через сутки нас выгрузили в Стерлитамаке, в Башкирии.

Перед баней всех остригли наголо. После бани нам выдали форму, и я не узнал ребят из соседнего куне, все мы стали одинаковыми.

Потом казарма, построение. Из краткого выступления капитана, командира роты, я узнал, что попал в школу авиационных механиков и что кто не знает, того научат, кто не захочет учиться, того заставят.

Практически служба была продолжением учебы в школе, только изучали конкретное дело: оружейники — свои пушки и пулеметы, электрики — электрическое оборудование истребителей, я попал на отделение приборов и высотного кислородного оборудования.

Утром бег на километр, зарядка, завтрак, переход в учебные классы, обед, снова занятия или строевая подготовка. Мытье полов в казарме, работа на кухне и хождение в караул.

На учебном аэродроме стояли «МиГ-23» и устаревший «ИЛ-28» — средний бомбардировщик. Аэродром был обнесен колючей проволокой.

Полгода в школе оставили только несколько воспоминаний.

Я шел вдоль зачехленных самолетов с автоматом Калашникова по бетонной полосе, освещенной светом фонарей, когда передо мной возник крупный мужчина в брезентовой куртке. Он не должен был возникать на аэродроме, обнесенном колючей проволокой в два ряда. Он стоял напротив меня. Я должен был крикнуть: «Стой! Кто идет?» Но я не крикнул и не передернул затвор автомата, чтобы вначале дать предупредительную очередь в воздух, а если нарушитель не остановится — открыть огонь на поражение. Нарушитель явно пьяный, сам перепуганный, что попал туда, куда попадать не надо, молча смотрел на меня, а я на него.

И я вдруг понял, что если я сейчас выстрелю в него и убью, мне ничего не будет, я даже получу благодарность и внеочередной отпуск, надо только дать в воздух и вторую очередь, которую потом можно объяснить как предупредительную. Те, кто будет расследовать, подсчитают гильзы и определят, что было две очереди, это же подтвердит караульный.

Но ехать к матери в Красногородск мне не хотелось, в Ригу тоже, поэтому я сказал нарушителю:

— Зачем ты забрался на военный аэродром? Я сейчас тебя убью и буду прав.

— И получишь внеочередной отпуск, — ответил нарушитель, и я понял, что он тоже когда-то служил в армии.

— Наверняка, — сказал я.

— Не убивай, — попросил меня нарушитель. — Ты стрельни вверх, наряд прибежит, меня заберут, а ты все равно отпуск получишь. Я сегодня самогону нагнал пять литров. Половина твоя.

— Дешево ты ценишь свою жизнь.

— Ну, ладно, — согласился нарушитель, — четыре твоих. Один оставлю себе, после страху, которого я натерпелся сейчас, требуется надраться. Или отпусти, а то с неделю меня в кутузке продержат, пока выяснят, что я не американский шпион.

— Отпустить не могу…

Разболтает, что отпустил. Мне хотелось дать очередь, чтобы вся караулка переполошилась, но потом придется чистить и смазывать оружие, а так после караула мы только протирали свои автоматы. Я посмотрел на часы. Разводящий со сменой должен появиться через десять минут. И я нарушителя положил на землю.

Нарушителя мы с разводящим отвели в караулку, где он тоже пообещал четыре литра самогона. Старшина, начальник караула, доложил дежурному по школе майору, тот вызвал наряд милиции. По-видимому, все договорились, и вечером старшина завел меня в каптерку, налил стакан самогона, отрезал шмат сала и кусок хлеба. Я половину отдал старшине и за это получил еще шмат сала. В школе кормили плохо.

— А ты его ведь мог шлепнуть и получить отпуск, — то ли спрашивая, то ли утверждая, сказал старшина.

— Мог бы, — согласился я.

Я тогда впервые задумался, от скольких случайностей зависит жизнь человека. Если бы я хотел в отпуск, если бы не лень было чистить автомат…

В свои восемнадцать лет я что-то начинал понимать в случайностях и закономерностях. Всего избежать невозможно, но очень многое можно предусмотреть.

В школе, как в каждом армейском подразделении, поощрялись спортсмены, школа участвовала в соревнованиях волейболистов, футболистов и боксеров. Спортсмены освобождались от работы на кухне, не ходили в караулы, и их лучше кормили. Я продолжал тренироваться по боксу. Я тогда еще не понимал, что вряд ли стану хорошим боксером. Пока я искал слабые стороны противника, я пропускал удары. В боксе требовалась естественная животная реакция, она или есть, или ее нет. Если нет, многого можно достигнуть тренировками и даже побеждать, до тех пор пока не встретишься с боксером, способным от Бога или природы, называйте как хотите. Пока мне такой боксер не встретился, это случится позже, поэтому я побеждал и в средней школе, и здесь, в авиационной, чаще по очкам, иногда нокдауном — после нокдауна в школе обычно останавливали поединок.

Но за время учебы в авиационной школе я участвовал только в одном состязании со школой связистов. Мы победили. Шесть месяцев учебы пролетели незаметно, мы закончили учебу, нас поздравили, мне, как спортсмену, предложили на выбор Винницу на Украине, Гомель в Белоруссии или Приморский край. Я выбрал Приморье, потому что хотелось проехать через всю страну.

Если из Риги нас везли в нормальных пассажирских вагонах, то теперь погрузили в теплушки. Стоял август, тепло, мы ехали больше двух недель. Малую нужду справляли на ходу, для большой обычно останавливали состав в поле или тайге, и две тысячи парней садились на корточки возле насыпи. Некоторые, стеснительные, бежали за кусты или деревья, я не был стеснительным.

Однажды перегон оказался большим, состав шел без остановок всю ночь и первую половину дня и остановился на небольшой станции. Мы выскочили и стали справлять нужду здесь же, на перроне, две тысячи не могли разместиться и на ближайшей улице, перед магазином, аптекой, детским садом. Кричали женщины, кричали офицеры, закрывались окна домов.

Через пятнадцать минут мы снова были в вагонах, а в райцентре, наверное, убирали улицы после нас не меньше суток.

Нас распределили по полкам. Я попал в Спасск-Дальний, в учебный истребительный полк. К нам направляли молодых лейтенантов после училища, и они налетывали и дневные и ночные часы, чтобы потом перейти в боевой полк.

Меня назначили механиком по приборам и высотному кислородному оборудованию эскадрильи. Зима наступила рано, выпал снег. При минус двадцати и сильном ветре руки мгновенно замерзали. Я менял датчик керосиномера на двигателе почти два часа, для опытного механика работы на пятнадцать минут, и меня ждал тягач с шофером, охрана, они ничем не могли мне помочь. Они этого делать не умели, я знал, как делать, но умел очень плохо. Керосин затекал в рукава куртки, отвертка и пассатижи вываливались из рук. Я все-таки поставил датчик и с тоской подумал, что мне вот так мерзнуть еще месяца четыре. И еще четыре месяца в следующем году.

Об армии написаны сотни романов. Армия — то единственное, что объединяет мужчин в любой незнакомой компании. Всегда есть что вспомнить. Я до сих пор не знаю, о чем говорят совершенно незнакомые женщины: молодые, наверное, о модах, постарше — о детях. Я сотни раз сидел за столом с малознакомыми мужчинами, и всегда мужчины говорили о службе в армии, хотя у всех два года умещаются в несколько эпизодов, о которых можно вспомнить.

В казарме «старики» занимали нижние этажи двухъярусных коек. Я запомнил первую боевую тревогу, которую объявили на следующий день после нашего прибытия в полк. Вспыхнул свет, и дежурный заорал:

— Боевая тревога!

В школе механиков нас отдрессировали вскакивать и одеваться за тридцать секунд. Еще тридцать секунд уходило, чтобы забрать из оружейной комнаты автомат и встать посередине казармы в ожидании следующего приказа.

Я все это проделал за минуту и увидел, что «старики», не торопясь, натягивали свитера, гимнастерки, на теплые носки наматывали байковые портянки. Мой сосед с нижней койки, сержант Альтерман, поманил меня. Я подошел.