— И все как один энергично гнали его от себя к чертям собачьим.
Вот, подсунула Гурскому всю собственную неразбериху и головную боль — сразу легче стало. Голова настолько прояснилась, что я сумела вспомнить еще одну важную вещь.
— Минутку, пан инспектор! Столько наболтала, а о главном умолчала. По крайней мере, это не мутные соображения, а самый что ни на есть действительный факт. — Он был здесь, я говорю о Выстшике, одновременно находясь в Буске!
— А мне кажется, вы уже об этом сказали.
— Нет, я не все сказала. Пять дней назад он зашел в гости к матери Петра Петера. Не знаю, под каким предлогом, может семейным, ведь он — крестный отец ее сына. Очень редко он у них бывает, а тут вдруг заявился. Она его очень не любит, он это знает и избегает контактов с ней. Можете использовать это, как найдете нужным. А не захотите, я сама…
На этот раз Гурский не стал поощрять моей самодеятельности.
Под вечер Островский привез Магду.
— А ты даже не заметила, что моя машина уже два дня стоит у твоего дома, — упрекнула меня Магда с некоторым удивлением.
— Внимания не обратила, — оправдывалась я. — Знаешь, по всему забору пошли такие сорняки, что за ними ничего не видно. Да и некогда мне было даже оглядеться, все дни вишу на телефоне. Куда, черт возьми, мог запропаститься Петрик? Ну никак не могу его отловить, ни один телефон не отвечает.
— Он студию оккупировал, — просветила меня Магда. — Завалили работой, ни минуты продыху. Не думай, это за деньги. Завтра к утру собирается закончить.
— Ладно, до утра вытерплю.
— Зато меня отловила полиция, — печально заявил Островский. — Некий инспектор Гурский, кажется, вы знакомы? Ему вы все же рассказали об Эве Марш?
— Потому что у нее алиби! — важно заявила я, опять извлекая из‑под стола свой двойной документ, благо Гурский переписал себе все, что требовалось. — Вот, смотрите, Лялька мне продиктовала, да я знаю, что ничего не разобрать, но я все наизусть выучила и могу вам прочесть. Что пьем?
— Ничего, — вздохнула Магда. — Надо же мне забрать машину, сейчас она мне понадобилась, а Адам свою не может оставить, она ему тоже нужна.
— Но хоть кофе?..
Кофе все сразу же одобрили, а приготовить его недолго. В процессе приготовления опять подумалось каким‑то краешком мозга, свободным от главной проблемы, что мало осталось кофе, вот–вот кончится, Витек вроде бы пообещал купить. Посмотрела: стоит на полке баночка, значит, все в порядке, успокоилась и вернулась в гостиную. Внимательно оглядела Магду и с облегчением убедилась, что призрак мефистофельского Десперадо перестал около нее маячить.
Островский и не думал скрывать свой интерес к ходу расследования вообще и к Эве Марш в особенности.
— Мне представляется, что все каким‑то странным образом связано с ней, — заговорил Островский. — И что удивительно, с нею преступления ассоциируются не у полиции, а только у телевизионщиков и вообще у общественности…
— …К тому же безо всяких оснований, — поддержала его Магда. — Ведь Вайхенманн к ней не цеплялся, Држончек тоже…
— Држончек собирался. Он уже нацелился на экранизацию, вел переговоры со сценаристами, а тот спонсор, который сделал ему заказ, соглашался финансировать экранизацию произведений лишь Эвы Марш. Никакой Родзевичувны, как тут шумела ваша общественность, никакого «Девайтиса», а именно Эву…
— А ты откуда знаешь? — недоверчиво поинтересовалась Магда.
Слушая их перепалку, я негодовала. Вот, опять чего‑то не знаю. Эта холерная журналистская мафия на редкость информированная шайка, к тому же имеет наглость скрывать столь важные сведения именно от меня!
Что я и высказала Островскому без обиняков. Тот вроде малость смутился.
— Пани Иоанна, да ведь наша планида такая. Репортер обязан знать раз в десять больше того, о чем он говорит или пишет. На том стоим.
— И дурачком прикидываетесь! — не унималась я. — Да мне все равно, откуда ваши сведения, но вот правда ли это?
— Абсолютная. Я сам говорил со сценаристами, некоторые даже не отказывались взяться за работу, но уж слишком дурной репутацией пользовались его прежние шедевры. Тогда Држончек сам принялся кропать сценарий, у него даже был обнаружен конспект, точнее, два варианта, потому что он не знал, на каком произведении Эвы остановиться. На последней ее книге, или лучше взяться за предпоследнюю.
— И кто‑то его пришил, благодарение Господу!
— Заморский и Поренч столько пакостей ей учинили, что мотив напрашивается сам собой. А в масштабе всех этих преступлений подбор жертв кажется лишенным всякого смысла. Ведь если бы Эва Марш как‑то приложила к этому руку или хотя бы палец. Где тут место для Вайхенманна?
— Получается, трое в нее впились, а четвертый даже не прикоснулся?
— А она начала именно с четвертого. Где логика? Ошибка?
— А не приходилось вам, вездесущий репортер, слышать, что Вайхенманн тоже имел на нее виды?
Не дав Адаму ответить, вмешалась Магда:
— Ну как же, было такое. И насколько я понимаю, именно из‑за этого ты и разыскиваешь Петра Петера? Это он якобы от Яворчика слышал о том, что Эву поддерживают телевизионные воротилы, а ведь Вайхенманн, безусловно, относится к таковым. И ты же сама догадалась, что все это выдумал Поренч.
— И был пришит только за выдумку?
— Возможно, переполнилась чаша терпения, — рассуждал Островский. — Кто‑то решил, что слишком много накопилось мерзостей, надо положить им конец. Ведь даже и вы, уважаемая пани Иоанна…
Он прав, меня тоже переполняло возмущение. И будь я моложе, будь у меня больше сил и не столь закаленный в жизненных невзгодах характер… Кто знает…
— Вот я и говорю — благодарение Господу, что ее здесь не было!
Вымысел в качестве мотива… Интересно!
— Как он выглядел? — задумался Дышинский. — Да я особенно к нему не присматривался. Помню лишь, что толстый, из таких, знаете, пожилых любителей пива. Я еще удивился: обычно они не очень‑то интересуются книгами, а этот втянул меня в дискуссию о литературе и кинематографии, да еще с таким азартом и энергией, которых от людей его комплекции трудно ожидать. Еще запомнились брови — такие, знаете, широкие, что бросались в глаза.
— И больше ничего не запомнилось?
— Ну, примерно моего роста. Зато я знаю, кто это был. Некий Язьгелло, немного испорченная историческая фамилия.
— Он вам представился?
— Он попросил у меня автограф, какие обычно дают читателям с дарственной надписью на книге. Тут же никаких моих книг, никому я на этом вечере автографов ие раздавал, а этот подошел после всех, задержал меня, да еще и автограф потребовал. К тому же эта странная фамилия… Как вы считаете, настоящая? Возможно, на моем лице отразилось то, что я чувствовал, потому что он счел нужным оправдаться, дескать, поспорили с корешем, правда ли то, что болтают о сказочных гонорарах писателей за экранизацию их произведений, вот он и решил выяснить у специалиста, то есть у меня. И так канючил, извините, просил, что вызвал у меня жалость, потому я с ним и говорил…
Содержание разговора уже было передано полицейскому комиссару во всех подробностях, и следователь порадовался: есть фамилия любознательного читателя, к тому же небанальная, наверняка он его разыщет. Писатель понял, что его собеседник проживал в самом Буско–Здруе, а этот курорт, к счастью, по размерам очень уступает, скажем, Нью–Йорку.
Влодзимежа Язьгелло полиция в Буске нашла быстро и без хлопот. От варшавских коллег поступила просьба, местные пинкертоны справились с ней в один миг, не задавая лишних вопросов и не допытываясь у варшавских, что этот их Язьгелло отмочил. До сих пор он не привлекал их внимания, не был судим, спокойно работал диспетчером в ремонтных мастерских, взяток не брал, да и за что их там брать, крупных денег у него никогда не водилось, политикой не интересовался, но это законом не преследуется, был женат, дети уже взрослые, никто из них не нарушал уголовного кодекса, так что причина такого интереса столичных ментов была непонятной.