Гонелла тоже славно подшутил над тремя слепцами, побиравшимися на церковной паперти. Он подошел и ласковым, участливым голосом обратился к ним: «Вот вам талер, нет у меня мелочи, поделите меж собой». Но… не дал им ничего. Отошел с компанией и со стороны стал наблюдать, что-то будет дальше. А то и стало, что слепые заподозрили друг друга в утайке злополучного талера. «У кого он? — У меня нет. — Он у тебя. — Он мне не давал. — Врешь! — Ты сам врешь!» — и так все громче и громче. От криков и оскорблений перешли к тумакам, самым отвратительным образом вцепились друг другу в волосы и славно отдубасили друг друга к великой радости Гонеллы и его приятелей.
Хозяин Гонеллы, герцог Феррарский Борсо, был не только большим любителем шуток, но и сам, как мы видели по ложному смертному приговору, любил подшутить. Эта его склонность увековечена в одной из феррарских пословиц. Если кто-то начинал сверх меры дурачиться, его останавливали так: Non é ріù il tempo del Duca Borso. Живем, дескать, не во времена герцога Борсо.
Однажды Гонелла прибыл во дворец верхом и привязал лошадь в конюшне герцога. Узнав об этом, герцог придумал очень остроумную шутку: он приказал отстричь хвост его лошади под самый корешок. Гонеллу при виде обкорнанной лошади обуял гнев, в гневе он сделал ответный ход: подрезал верхнюю губу герцогским мулам. Когда его за ухо привели к взбешенному герцогу, он попросил его только об одном — пройти с ним в конюшню.
— Да вы только взгляните на мою лошадь с лысым задом. Это же просто смех! Даже мулы и те смеются над ней!
В этом поединке двух шутников не то примечательно, что Гонелла переиграл герцога, а то, что во времена этих самых шутников и любителей подобных шуток самое дикое варварство со смехом воспринималось как блестящий образец остроумия. На протяжении веков это варварство ухмыляется нам со страниц шутейных сборников той эпохи.
В качестве примера сошлюсь на вышедшую в 1700 году книгу «Придворный шут». Согласно этой книге, один из герцогов савойских в издевку над своим шутом велел отрезать его лошади хвост и уши. Шут подкараулил, когда конюхи пойдут обедать, и всем верховым лошадям герцога рассек ноздри. Герцог в гневе хотел перевешать своих конюхов, только шут охладил его уже знакомой нам формулой: «Конюхи не виноваты, вышло так, что, когда кони господина герцога увидели мою бесхвостую и безухую лошадь, они так заржали, что порвали свои ноздри».
В венской церкви св. Стефана, у бокового входа Зингертор, в стене выдолблена готическая ниша, в ней вырезанный из камня могильный памятник: скульптура рыцаря во весь рост, покоящаяся на саркофаге, с маленьким каменным львом в ногах. В эпоху рыцарей подобного почета удостаивались только царствующие особы, военачальники, знаменитейшие мужи.
Этот памятник в Вене поставил герцог Отто Габсбург в 1334 году своему усопшему другу и наперснику Найдхарту Фуксу, придворному шуту.
Он был затейником высшего полета: поэт, эдакий трубадур, скатившийся до лизоблюдства, впрочем, у него был дворянский герб. Дворянин, на манер обыкновенного шута задевавший и ссорившийся с придворными. Зато свою дворянскую спесь отыгрывал на крестьянах. Он с таким упорством морочил их и злил, что они приклеили к его имени титул «притеснителя крестьян», Bauernfeind.
Скучающий венский двор использовал малейший повод развлечься. Таким поводом служил повторяющийся каждую вес-ну обычай выкапывать из пробуждающейся земли первые ростки фиалок.
Счастливчик, которому улыбнулась первая весенняя фиалка, замечал место и во весь дух мчался к герцогу — доложить. При этой вести все придворные, от мала до велика, под веселую музыку отправлялись на это место, вкруг цветочка пели, танцевали — великая поднималась суета, — ели-пили, веселились.
Однажды такая удача выпала Найдхарту, где-то в траве приметил он первую фиалку. Скорехонько прикрыл ее своей рыцарской шапкой и помчался с радостной вестью во дворец. Двор мигом собрался и с музыкой отправился на фиалкины смотрины.
Но надо же было такому случиться, что несколько крестьян, проходя неподалеку от того места, заприметили, что там вытворяет со своей шапчонкой Найдхарт. Они подкрались, подняли шапку — ага, под ней благоухает первая фиалочка. Зная, что этот маленький росточек станет чуть ли не венком славы для их врага, они вырыли из земли с Корнем фиалку, а на ее место положили нечто совсем другое, что разительно отличается от ароматного вестника весны. Прикрыли аккуратненько шапчонкой нашего рыцаря и отошли.
К тому, что последовало за этим, мне приходится призвать читательское воображение. Представьте блестящую толпу придворных: дамы в нежнейших шелках и бархате во главе с курфюрстиной, богатыри-рыцари, юркие пажи — у всех на лицах предвкушение веселья. Найдхарт ведет их на заимку и с улыбкой героя дня подымает свою шапку…
Танец в честь фиалки был, только Найдхарт плясал его один. Курфюрстина, увидев этакое, дернула носиком, а рыцари так заставили поплясать подозреваемого в дурной шутке поэта, что он едва ноги унес.
Громкая вышла история. Даже на могильном памятнике в Вене один барельеф увековечивает сцену, когда Найдхарт сообщает герцогу весть о первой фиалке. Время и войны попортили каменную резьбу, однако до нас дошел не подвластный времени памятник: Ганс Сакс «Der Neidhart mit dem Feygel» — веселая карнавальная комедия, увековечившая сие печальное событие.
Стало быть, история сия достоверна.
Много позднее одним из ее вариантов усилили занимательность сборника шуток профессора Таубманна.
Кем был этот профессор Таубманн?
В Виттенбергском университете преподавал поэтику, сам незаурядный сочинитель латинских стихов, гуманист широких познаний, впрочем, советник по увеселениям при Христиане II, курфюрсте Саксонском, а также официальный парасит за столом курфюрста (годы жизни: 1565–1613).
У таких придворных весельчаков бывал еще и другой чин — Tischrath, то есть «застольный советник». Само название проливает свет на природу института придворных шутов.
В старину было такое понятие, и, должно быть, оно справедливо, что во время еды человек должен гнать от себя мрачные мысли, должен весело метать в рот вкусные кусочки, даже может весело смеяться, потому что смех способствует пищеварению. Придворные шуты знати, собственно говоря, и обслуживали эту медицинскую теорию.
Словом, задачей профессора Таубманна было веселить застолье покровителя. По большей части это происходило таким образом, что под крылышком своего патрона он задирал гостей, и если ему удавалось вывести их из терпения, то это весьма способствовало пищеварению курфюрста.
Однажды профессор оказался за столом в соседстве с епископом венским Клеселем, с которым он уже давно был в состоянии войны. Застольное общество развлекалось тем, что задавало друг другу загадки. Таубманн спросил: «Как можно одним словом написать три слова: сто пятьдесят ослов?»
— Ерунда, — сказал епископ.
— Сначала извольте, ваше преосвященство, написать ваше имя.
Епископ, пожав плечами, написал большими печатными буквами: «CLESEL».
— Хорошо, — кивнул профессор. — Итак, первые две буквы вашего имени, CL, в римском числовом ряду означают сто пятьдесят. За ними следует ESEL (по-немецки — осел). Таким образом, не только в одном слове, но и в одном лице присутствуют сто пятьдесят ослов.
Что и говорить, шутка была вызывающе грубой. Епископ, обидевшись, покинул дворец курфюрста, а тот строго призвал профессора к порядку, но на другой день простил его. Пищеварение…
Была у Таубманна достойная ученого латинская поговорка о среднем пути, которым надлежит следовать в жизни: Medium tenuere beati (Середину занимают счастливцы). Придворные, и дамы в их числе, переделали эту фразу специально для профессора: hi medio pisces et mulieres sunt meliores (У рыбы и женщины лучшее в середине). Курфюрсту тоже захотелось подшутить на тему пословицы. Он пригласил профессора вместе с его студентами на обед, посадив их в середине стола, где блюда сверкали пустотой.