ТИСВИЛЬСКИЙ УЗНИК
Памяти П. Лумумбы
Не удалось мне встретиться с Вами,
Но образ Ваш ночью и днем со мной.
В рубашке с короткими рукавами,
С руками, скрученными за спиной,
Стоите Вы, голову вскинув гордо,
Вложив в презренье остаток сил,
В пробитом пулями кузове «форда»,
А может, то нами подаренный ЗИЛ...
В Тисвильский лагерь везут премьера,
Которым будет гордиться век.
Большая печаль и огромная вера
Светятся в щелках распухших век.
Еще страшнее, чем стон ребенка,
Молчанье раненого бойца.
Как ток, проходит трагедия Конго
Сквозь наши познавшие боль сердца.
Мне горько, что этой беды причина
Сердечность Ваша и добрый нрав.
Не раз история нас учила:
Нельзя быть мягким, когда ты прав.
У наших врагов, у продажных бестий,
Нет сердца. Нельзя их щадить в борьбе.
А Вы, черный рыцарь высокой чести,
Наивно судили о них по себе.
Известны миру полковники эти,
Хозяин один их берет внаем.
Они и в Венгрии и в Тибете
Нас в землю закапывали живьем.
Прикрывшись Вашим восторгом детским,
Они затаились, портфели деля,
Когда Вы в парламенте конголезском
Бельгийского прокляли короля.
Зачем были митинги на дороге,
Когда Вы ехали в Стэнливиль?
Бандиты подняты по тревоге,
Клубится погони красная пыль.
Следы танкеток вокруг — как шрамы,
Исправно выслуживается лакей.
В Брюссель и Нью-Йорк текут каблограммы:
Заданье выполнено. О’кэй!
Тюрьма — резиденция Ваша сегодня,
Терзает Вас голод и влажный зной,
И все же Вы в тысячу раз свободней,
Чем те, кто Вам руки скрутил за спиной.
Тисвильский узник в раздумье замер.
Держитесь! Истории ход таков —
Проверьте замки у тюремных камер,
Они сгодятся для ваших врагов.
МОЕ ОРУЖИЕ
Колониальный строй уже в агонии,
Лев стал беззуб и дряхл, все это верно.
Но мы с тобой пока еще в колонии
И чувствуем себя без виз прескверно.
Нас пятеро. Мы первые советские,
Ступившие на этот берег душный.
Аэродром. За ним лачуги ветхие,
И вид у пальм какой-то золотушный.
Встречает нас чуть не эскорт полиции.
Достойны ль мы подобного почета?
Черны мундиры, и чулки, и лица их,
И тут же штатских агентов без счета.
Недюжинное рвенье обнаруживая,
Один из них, картинно подбоченясь:
«А ну-ка, покажи свое оружие!» —
Бросает, мне, выпячивая челюсть.
Обидно за него, сержанта черного,
Такую злобу вижу здесь впервые.
Откуда это исступленье чертово?
Поверят ли в Москве, что есть такие?
Чего скрывать? В дорогу взял, конечно, я
Опасные свои боеприпасы:
Ему я предъявляю ручку вечную
С пером в броне из голубой пластмассы.
Смотри, гляди, мое оружье — вот оно.
С ним три войны прошел, четыре стройки.
Оно не куплено, оно не продано.
Как пули в цель, должны ложиться строки.
Средь полицейских агентов сумятица,
Не ожидали, что мы примем вызов.
Сержант наемный неуклюже пятится
И в наши паспорта штампует визы.
Полиция и явная и тайная
Стоит вокруг него угрюмой кучкой. .
..Еще неделю править здесь Британии.
Вот так мы и запишем
Вечной ручкой.
ЛЕЧУ В ХАНОЙ
Три дня промаявшись в Китае,
С морозом перепутав зной,
Границу мы перелетали
На бреющем,
Во мгле ночной.
Казалось все условным, странным —
Луна и силуэт горы.
Как будто — снова к партизанам
В отряд Петра Вершигоры.
Тогда в кабине было тесно,
Я втиснулся, как в диск патрон.
А здесь — пустующие кресла
Виденьями со всех сторон.
Мне померещилось сурово,
Что рядышком с плечом моим
Плечо Евгения Петрова,—
Конечно, вместе мы летим.
Иосиф Уткин дремлет сзади,
Чертовски молод и красив,
А впереди Гайдар Аркадий
Уснул, ремней не распустив.
Но вот луна в кабину влезла,
И стали матово-белы
Опять —
Пустующие кресла
И непримятые чехлы.
Из выбитого поколенья
Нет больше никого со мной.
И обрывает наважденье
Пылающий внизу Ханой.
ДЕВУШКА В БЕЛОМ
В тропиках ночи душней и черней
Угольной шахты.
Автомашины идут без огней
Линией шаткой.
Справа — экран вертикальной скалы,
Плотный и гулкий.
Слева — границею неба и мглы —
Встали фигурки.
Слышится снизу рычанье реки,
И под обстрелом
Над пропастями стоят маяки —
Девушки в белом.
Это не траурный местный наряд —
Много дороже
То, что шоферу они говорят:
Будь осторожен!
Видно, девчатам совсем не страшна
Смерти угроза.
В чернь полуночных волос вплетена
Белая роза.
Движутся, не нарушая рядов,
Грустно-безглазы,
Буйволы шестидесятых годов —
ЗИЛы и ГАЗы.
Их я хочу земляками назвать,
Близостью гордый,
И по-мальчишески поцеловать
В теплые морды.
Но останавливаться не дают.
Что уж поделать!
Беспрекословно командуют тут
Девушки в белом.
Как соответствуют их красоте
Белые платья!
Буду по краю любых пропастей
Смело шагать я.
Не оступиться мне и не упасть,
Нет, не упасть мне:
Ставит посты ополченская часть
Там, где опасно.
Снова налет. К пулемету тотчас
Девушка в белом.
И сочетается с прорезью глаз
Прорезь прицела.