Мы бинокли к глазам поднесли

И увидели город вдали.

В синеве проплывали дома,

Как огромные корабли.

Горизонт был от зноя волнист,

Слышен пуль беспорядочный свист,

«Вижу Киев», — тихонько сказал,

Вылезая из башни, танкист.

Улыбнулся устало другой:

«Ошибаешься, мой дорогой.

Это старый печальный Смоленск

Белым камнем блестит под горой».

«Что за город? Дешевый вопрос! —

Заворчал черноморский матрос. —

Как Одессы своей не узнать,

Если я там родился и рос».

Мы на запад глядели — туда,

Где сурово дымилась беда,

И, готовясь к атаке ночной,

Узнавали свои города.

Певица по радио пела,

И голос летел далеко,

Сперва осторожно, несмело,

А дальше — как птица, легко.

Весь город в тугие объятья

Тревожного сна погружен...

Была она в бархатном платье,

И слушал ее микрофон.

А где-то в небесном молчанье,

Стараясь держаться прямой,

С далекого бомбометанья

Пошли самолеты домой.

Несли они много пробоин,

Скрываясь в ночных облаках.

Сидел за приборами воин

В своих марсианских очках.

Певица о юности пела,

О лебеде и о тоске.

Катодная лампа горела

На аспидно-черной доске.

А в Гамбурге яростный «зуммер»

В неистовой злобе урчал,

Но голос певицы не умер,

Он только сильнее звучал.

Два мира в эфире боролись.

Сквозь бурю, сквозь грохот и свист

Услышал серебряный голос

В наушниках юный радист.

Узнав позывной Украины,

Над крышами горестных сел

Пилот утомленный машину

По песне, как лебедя, вел.

Пришли самолеты на базу,

Родные найдя берега,

И песня, пожалуй, ни разу

Им так не была дорога.

Ночи и дня покачнулись весы,

В рощу пехота сходилась во мраке.

Были колени мокры от росы,

Мчались ракет разноцветные знаки.

И, ожидая начала атаки,

Юный комбат посмотрел на часы.

Начал атаку гвардейский артполк.

Бил он и ухал снарядной лавиной.

Грохот огня на мгновение смолк,

И над зеленою лунной долиной

Вдруг мы услышали щелк-перещелк,

Чистый и радостный свист соловьиный.

Был соловей иль бесстрашен, иль глух,

Что не заметил военного лиха,

Только он пел и щелкал во весь дух,

То угрожая, то ласково, тихо,

Словно пуская серебряный пух...

Молча внимала ему соловьиха.

С пеньем смешалась огня крутоверть,

И улыбнулся танкист над турелью.

Дрожью весеннею вздрогнула твердь,

В жилах людей пробежало веселье.

Видно, любовь посильнее, чем смерть,

Жизнь говорит соловьиною трелью.

Вот уже стал горизонт лиловей,

Солнце всходило, как темное пламя.

Пел соловей, соловей, соловей.

Это отчизна садов лепестками,

Первой любовью, воспетой веками,

Чуть зеленеющих веток руками

В бой провожала своих сыновей.

В золотую кипень Киева

Привели меня дороги.

Я тогда узнал, какие вы,

Дни у счастья на пороге.

Вздутый северными речками,

Днепр был синим и упрямым,

И цвели каштаны свечками,

И казался город храмом.

До зари бродили кручами,

По уступам п тропинкам.

Даже с грозовыми тучами

Встречи были нам в новинку,

Да и все такое новое

Было, словно в день творенья.

Украинской мягкой мовою

Начиналось откровенье.

Чтоб навек остались дороги

Ночи звездные в июне,

Песню о любимом городе

Сочинил мечтатель юный.

Он совсем не знал тогда еще

Невеселой киевлянки,

В полк сегодня уезжающей

На грохочущей тачанке.

В отпуск ездил я в город родной,

И война приезжала со мной.

Нет! Она здесь и раньше была

И меня на вокзале, ждала.

Ни подруги, ни друга — одна

На перроне встречала война.

На Арбат зашагал я пешком,

Вдоль «ежей», мимо бочек с песком.

Мне открыли тяжелую дверь.

Детским сном здесь не веет теперь.

Только кукла лежит без косы

Да с поломанной стрелкой часы.

Здесь мне нечего делать — уйду

По снегам, по несбитому льду.

Переулками первой любви

Проходи, но друзей не зови.

Навещая седых матерей,

Не расспрашивай про сыновей.

На диванах чужих ночевать

Не хочу! Мне опять воевать!

Видно, родина, счастье и дом —

В тех селеньях, куда мы войдем;

На дорогах, под минным огнем,

На полях, где врага мы согнем.

Согласись — ни к чему отпуска:

Ты ведь знаешь, что значит тоска...