Н. Заболоцкому принадлежат многие переводы с немецкого, венгерского, итальянского, сербского, таджикского, узбекского, украинского языков, но в особенности значительны его переводы классической и современной грузинской поэзии. Фундаментальным итогом многолетней работы является вышедший в Тбилиси в 1958 году двухтомник «Грузинская классическая поэзия в переводах Н. Заболоцкого».

«Поэт Симон Чиковани еще в довоенное время познакомил меня с Грузией, ее историей и культурой и привлек мое внимание к ее литературе», — писал Н. Заболоцкий в предисловии, вспоминая «истоки» этой работы.

Уже в середине тридцатых годов он перевел, в сокращенном варианте, знаменитую поэму Шота Руставели и начал работать над переводами из Важа Пшавела. Когда после войны Н. Заболоцкий возвратился к прерванному труду, он заново, полностью перевел «Витязя в тигровой шкуре» и целую плеяду грузинских классиков — Давида Гурамишвили, Григола Орбелиани, Илью Чавчавадзе, Акакия Церетели и Важа Пшавела. Это было плодом огромной работы, изучения множества источников, посещения мест, с которыми были связаны переводимые стихи и поэмы. Н. Заболоцкий читал по-грузински и знал на память целые строфы «Витязя в тигровой шкуре».

В статьях Г. Маргвелашвили, посвященных этой стороне деятельности поэта,[37] убедительно показаны не только ее безукоризненная добросовестность и научность, но и то, что обращения Н. Заболоцкого к тем, а не иным произведениям грузинской классики было обусловлено ощущением близости их каким-либо особенностям его собственного творчества. И в этом один из секретов поразительных удач, достигнутых Н. Заболоцким.

Действительно, Важа Пшавела, например, был ему необычайно близок своим высоким гуманизмом, напряженными раздумьями it тяготением к философской поэзии Гете и Баратынского. Герой поэмы Пшавела «Змееед» Миндия испытывает едва ли не те же чувства, которые передал Н. Заболоцкий в одном из своих довоенных стихотворений:

(«Змееед» )

Сам Н. Заболоцкий писал в стихотворении «Вчера, о смерти размышляя…»:

Очень родственна таким стихам Н. Заболоцкого, как «Метаморфозы» и «Завещание», песня Важа Пшавела «Почему я создан человеком».

Нам представляется, однако, что этим не исчерпываются причины последовательной работы Н. Заболоцкого над переводами грузинских классиков. Не забывая ни о внутренней близости его собственной поэзии многим их произведениям, ни о притягательной для каждого поэта возможности испробовать свои силы в таком «соперничестве», ни даже о том, что в годы культа личности оригинальные стихи Н. Заболоцкого печатались редко и он часто бывал вынужден обращаться к переводам, — грузинская классическая поэзия воспринималась Н. Заболоцким как художественная летопись народной жизни. В этом смысле работа над ее воспроизведением на русском языке стояла для него рядом с переложением «Слова о полку Игореве» и замыслами о стихотворной обработке русских былин, перекликалась с переводом сербского эпоса и мечтой сделать полноценным достоянием русского читателя «Сказание о Нибелунгах».

Русь, напрягающая силы в борьбе с половцами, ослабленная раздорами и терпящая поражение от монголов; Грузия, то и дело наводняемая иранскими и турецкими полчищами; Сербия, надолго потерявшая свободу после битвы на Косовом поле; Венгрия, стонущая под фашистским игом (перевод стихов Антала Гидаша), — едва ли можно счесть простой случайностью, что Н. Заболоцкий как переводчик обращается к этим темам. Яркая живописная природа Грузии рельефно оттеняла трагизм происходящих на этой земле событий, ее солнечное обаяние как бы подчеркивало злую черноту бед и горя, обрушивающихся на людей. Бывали в истории Грузии времена, о которых с огромной горечью сказал Важа Пшавела:

(«Копала»)

Драматично описание раздирающих страну феодальных междоусобиц у Д. Гурамншвили; мучительно продираются сквозь кровавый туман родовой мести и национальной розни герои поэм Важа Пшавела, испытывая неприязнь, нарекания и ненависть со стороны своих фанатичных соплеменников. Но несмотря на периоды отчаяния, лучшие грузинские поэты во все времена сохраняли страстную привязанность к родной земле, верили в ее будущее и могли бы повторить вслед за героями Руставели:

Грузинская классическая поэзия ревниво оберегала, как лучшее национальное достояние, драгоценные черты народной морали, размышляла о причинах народных бедствий, безбоязненно возвышала голос против их виновников:

(Д. Гурамишвили. «Бедствия Грузии»)

Многолетнее увлечение Н. Заболоцкого переводами грузинской классики воодушевляло его на то, чтобы с блеском преодолевать немалые художественные трудности.

Естественно, что поэт, являющийся знатоком и превосходным интерпретатором лучшего, что было в национальной поэзии прошлого, отлично подготовлен и для перевода современной поэзии, будучи способен воспринимать ее на огромном историко-литературном фоне. Н. Заболоцкий успешно перевел многие стихи Г. Абашидзе, К. Каладзе, М. Квливидзе, Г. Леонидзе, Т. Табидзе, С. Чиковани и других поэтов советской Грузии. Все эти переводы, статьи о Руставели и Гурамишвили, давняя дружба с грузинскими писателями делают понятным, почему Симон Чиковани назвал Заболоцкого «не только бережным ценителем, но и по существу своеобразным деятелем грузинской культуры».

В раннем творчестве Н. Заболоцкого решительно преобладало изображение мещанского собственнического быта, духовно убогого существования. Персонажи его стихов — плоть от плоти этого быта, и поэт относился к ним с откровенной неприязнью или с грустной жалостью, как например к «девицам» («Народный дом») с их нехитрым кокетством и грошовыми радостями.

писал Н. Заболоцкий, давая нам ощутить, как все мельчает, выцветает, обесценивается в этом мирке. Даже люди, старавшиеся вырваться из оков прежней жизни, несли на себе тяжкий, натуралистически подчеркнутый поэтом отпечаток ее скудости (Солдат в «Торжестве земледелия»).

К середине тридцатых годов Н. Заболоцкий обращается к образам людей, воплощающих в себе героическое, творческое начало. Однако и тут (кроме «Седова») в его стихах отражаются скорее удивительные плоды человеческого труда, чем сами творцы. Так же, как «мир исполински прекрасный» кажется поэту «слепком» сердца замечательного коммуниста — С. М. Кирова («Прощание»), «угрюмый и печальный» пейзаж Арктики преображен для него подвигами советских полярников («Север»).