Blanc et noir
Черный арапчик над спящей графиней
В тяжком раздумьи стоит,
Ручки графини белее, чем иней,
Ножки — сердец восхищенных магнит.
Щечки графини — прозрачные льдинки
В алом сияньи и розах утра,
Локоны — сеть золотой паутинки,
Пудра на них; как налет серебра.
Зубки графини белее жемчужин,
Нежные грудки, как два голубка,
Старый король с нею искренне дружен,
Дружба его, как базальты крепка,
Черный арапчик стоит над графиней,
Снятся ей странные, смутные сны,
Видит туман расстилается синий,
Груды обломков в тумане видны.
Снится графине: ватагою шумной
С пеньем народ возбужденный идет,
Этой толпе опьяневшей, безумной
Черный арапчик ее предает.
Снятся графине тюремные своды,
Много друзей и знакомых в тюрьме,
Слышит — во имя любви и свободы
Грозный вердикт произносят во тьме.
Слышит графиня, что судьи смеются, —
Выдал арапчик ее головой, —
Хочет она закричать и проснуться,
Видит вдали блещет столб огневой.
Снится ей площадь, народ исступленный,
В небе багряном взвился эшафот…
Где-же король, ее верный влюбленный?
Злобный арапчик на площади ждет.
— Ты меня предал, — графиня рыдает:
Я-ль не ласкала, не грела тебя, —
С горькой усмешкой он ей отвечает:
— Счастье вернул я, тебя загубя.
В доме твоем только ласку я видел,
Ты мне сестрою и другом была,
Но я за то тебя зло ненавидел,
Что я так черен, а ты так бела.
Носятся сны над графинею спящей,
Черный арапчик в раздумьи стоит,
Губки графини, как жемчуг блестящий,
Ножки — сердец восхищенных магнит.
Ручки графини белее, чем иней,
Щечки, как льдинки в сияньи зари…
Этот арапчик — любимец графини,
Эта графиня — М-ме Дюбарри.
Мадонна со звездами
В туманной Бельгии, где дали серебристые,
В местечке небольшом, над пеной волн морских
Стоял убогий храм, куда влеклись туристы
Взглянуть на временем нетронутый триптих.
Прелестный образец старинного уменья,
Бесценный чудный дар ушедших мастеров,
Служащий вызовом столетиям и тленью
Изящной свежестью неблекнущих цветов.
С ним рядом, диссонанс искусству кватроченто,
Мадонна-статуя с фарфоровым лицом
В плаще со звездами блестела позументом
И льном мишурных кос под стразовым венцом.
В игре горящих свеч загадочной и зыбкой
Она, шокируя заезжих знатоков,
Дарила розовой фабричною улыбкой
Нехитрую семью умильных рыбаков.
И сторож старичок, гостей встречая в храме,
Хвалил им живопись прадедовских икон,
А сам с толпою пел тропарь Небесной Даме
И видел, как народ идет к ней на поклон.
Когда-же ветер выл, лохматились буруны
И океан ревел, неистов и жесток,
Рыбачки вешали игрушечные шхуны
К звездам ее плаща и плакали у ног.
Ударила война — Все жители бежали
Под неумолчный гул германских батарей,
Но сторож не ушел и, тень в стране печали,
Остался на посту у замкнутых дверей.
Когда-ж, ломая брешь в оживе обгорелом,
Снаряд засыпал храм камнями и золой,
С молитвой он вошел и вынес под обстрелом
Из церкви статую с отломанной рукой.
Он шел под градом пуль, под визгами шрапнели,
Он шел и нес ее — властительницу грез…
Он падал и вставал и к вожделенной цели
Мадонну на плечах заботливо донес.
И здесь, в кругу друзей, гордясь священной ношей
Сказал, торжественно, распрямясь во весь рост:
— Смотрите, вот она… Я спас ее от бошей,
Мадонну кроткую в плаще из Божьих звезд!
Засыпал страшный взрыв старинную икону,
Пусть боши стерегут и прячут черепки,
Но я не мог уйти, оставив им Мадонну, —
Ей в храме столько лет молились рыбаки…
Когда-же ветер выл, лохматились буруны
И океан ревел, неистов и жесток,
Рыбачки вешали игрушечные шхуны
К звездам ее плаща и плакали у ног.
Медальон
В кабинете дремлят фолианты
В переплете из тисненной кожи…
Наших дней поддельны бриллианты,
Драгоценности отцов куда дороже…
Со страниц глядят, решая спор,
Короли и их жеманный двор.
Шелестят расшитых роб брокары,
Тонких шпаг поблескивает жало,
О любви щебечут нежно пары…
В те года сердца Нинон пленяла,
А умом и грацией вдвойне
Славилась маркиза Севинье.
Ее письма знает теперь каждый…
А маркиз? Кто помнит о маркизе?
Авантюр он был сжигаем жаждой,
Видел счастье в ласковом капризе,
С умною женой не ладил он
И любил веселую Нинон.
Не одну. Ценя красавиц чары,
В честь их всех он осушал бокалы.
Шелестели пышных роб брокары,
Тонких шпаг поблескивало жало…
В поединке доблестно убит,
Он давно в семейном склепе спит.
Из прадедовского замка из Бретани, —
Вся в слезах одолевая мили,
Прибыла маркиза на свиданье
С мужем — к свежевырытой могиле.
Черный гроб, засохшие венки…
Ни письма, ни слова, ни строки…
И маркиза, вытирая глазки,
Шлет сопернице посланье и привет:
— Может быть в минуту нежной ласки
Вам маркиз оставил свой портрет?
Ей в ответ учтивая Нинон
Золотой прислала медальон.
До сих пор хранит он в черных бантах
Тонкий профиль гордого вельможи.
В кабинете дремлят фолианты
В переплетах из тисненой кожи
И встают с поблекнувших страниц
Призраки давно забытых лиц.