— Поскользнулся на мокрой мостовой.

— Получили рваную рану?

— Напротив, очень чистенькую.

— Когда-нибудь раньше встречали Джонса?

— Да. Сегодня вечером. Часа три назад.

— Интересно, — сказал Питерсон.

— Развлекайтесь догадками, — сказал я, — желаю удачи!

— Я ведь могу вызвать вас на допрос.

— Конечно, можете. Но на каком основании?

— По подозрению в соучастии. Да мало ли еще на каком.

— А я в ту же минуту вчиню вам иск. И сорву с вас миллион долларов.

— Только за то, что я допрошу вас?

— За подрыв моей врачебной репутации. Знаете ведь, репутация врача — это его хлеб. Даже малейшая тень подозрения потенциально наносит ему урон, Я запросто могу доказать на суде, что мне причинили убыток.

6

У меня было такое ощущение, будто моя голова зажата в тисках. Боль была пульсирующая, мучительная, ноющая. Идя по коридору, я почувствовал внезапный острый приступ тошноты. Ужасная слабость охватила меня, я весь покрылся холодным потом, но потом это прошло, мне немного полегчало, Я вернулся к Хэмонду.

— Как ты себя чувствуешь?

— Ты становишься однообразным, — заметил я. — Не мог бы ты достать мне мышь?

— Мышь? В лаборатории у Кохрэна есть крысы; возможно, она не заперта.

— Мне нужна мышь.

— Давай поищем, — сказал он.

Мы направились в подвальное помещение. По пути Хэмонда остановила медсестра и сообщила, что родителям Энджелы Хардинг позвонили по телефону. Хэмонд попросил дать ему знать, когда они приедут или если Энджела придет в сознание.

Мы спустились в подвал и двинулись по лабиринту коридоров, пригибаясь под трубами. В конце концов мы добрались до помещения, где содержатся подопытные животные. Как и в большинстве крупных клиник, в Мемориалке имелся свой исследовательский центр, нуждавшийся в большом количестве подопытных животных. Минуя одно помещение за другим, мы слышали то собачий лай, то тихий шорох птичьих крыльев. Наконец мы подошли к дверце с надписью: «Мелкие грызуны» Хэмонд толкнул ее, и она открылась.

Мы выбрали одну мышь, и Хэмонд вытащил ее из клетки общепринятым способом: за хвост. Я взял шприц и впрыснул ей кровь, взятую из трупа Грека Джонса. Затем Хэмонд бросил мышь в стеклянную банку. Долгое время с мышью ничего не делалось — она только носилась кругами по банке.

— Что это за проба?

— На морфий, — сказал я, — сразу видно, что ты не патологоанатом.

Мышь продолжала кружить в банке. Затем она начала замедлять бет, мышцы ее напряглись, и хвост задрался.

— Реакция положительная, — сказал я.

— А девица? Тоже наркоманка? — спросил Хэмонд.

— Это мы скоро узнаем.

Когда мы вернулись, Энджела уже пришла в сознание.

В шоковой палате медсестра сообщила нам:

— Давление у нее поднялось — сто на шестьдесят пять.

— Прекрасно, — сказал я. Пересиливая усталость, подошел к ней и погладил по руке. — Как себя чувствуете, Энджела?

— Хуже всех.

— Вы поправитесь.

— У меня сорвалось, — сказала она монотонным скучным голосом. Слеза скатилась у нее по щеке. — Вот и все. Хотела, но сорвалось.

— Вам уже лучше.

— Да. У меня сорвалось, — сказала она.

— Нам хотелось бы поговорить с вами, — сказал я.

Она отвернулась.

— Оставьте меня в покое.

— Энджела, это очень важно.

— К черту всех врачей, — сказала она. — Почему вы не могли оставить меня в покое? Я хотела, чтобы меня все оставили в покое. Я затем это и сделала, чтоб меня оставили в покое.

— Энджела, нам нужна ваша помощь.

— Нет, — она приподняла свои забинтованные руки и посмотрела на них. — Нет. Ни за что!

— Что ж, очень жаль. — Повернувшись к Хэмонду, я сказал: — Принеси, пожалуйста, налорфина, — Я был уверен, что Энджела меня слышит, но она никак не реагировала на мои слова.

— Сколько?

— Десять миллиграммов. Хорошую дозу. — Энджела слегка вздрогнула, но промолчала — Вы не возражаете, Энджела?

Она посмотрела на меня, и в глазах ее я увидел страх и что-то еще, чуть ли не надежду. Она понимала, что это значит, очень даже хорошо понимала.

— Что вы сказали? — спросила она.

— Я спросил, не будете ли вы возражать, если мы вольем вам десять миллиграммов налорфина?

— Все, что хотите. Мне все равно.

Налорфин действует как антагонист морфия. Собственно говоря, антагонист частичный, так как в малых дозах он действует приблизительно так же, как морфий. Большая доза его порождает у наркомана симптомы воздержания. Если Энджела морфинистка, большая доза налорфина приведет ее в депрессивное состояние с угрожающей, возможно даже фатальной, быстротой.

Вошла медсестра. Она удивилась, узнав меня, но быстро оправилась:

— Доктор, приехала миссис Хардинг. Ее вызвала полиция.

— Хорошо, я с ней поговорю. — Я вышел в коридор. Там стояли мужчина и женщина, оба взволнованные. Мужчина был высокий, небрежно, видимо, наспех одетый. Женщина — красивая, с озабоченным лицом. Я смотрел на нее, и у меня возникло странное чувство, будто я встречал ее где-то раньше.

— Я доктор Бэрри.

— Том Хардинг. — Мужчина быстро протянул мне руку — А это миссис Хардинг.

На вид это была милая супружеская пара, никак не ожидавшая попасть в приемный покой неотложной помощи в четыре часа утра по причине того, что там лежит их дочь, только что перерезавшая себе вены.

Мистер Хардинг откашлялся и сказал:

— Нам сообщили, что… произошло с Энджелой.

— Ее состояние опасений не внушает, — заверил я.

— Я говорил жене, что все обойдется. Ведь Энджела работает здесь сестрой, ясно, что за ней будет хороший уход.

— Мы делаем все, что в наших силах.

— У нее, правда, ничего серьезного? — спросила миссис Хардинг.

— Да, она должна скоро оправиться.

Миссис Хардинг сказала мужу:

— Том, тогда лучше позвони Лиланду и скажи, чтобы он не приезжал.

— Он наверняка уже выехал.

— Ты все-таки попробуй, — сказала миссис Хардинг.

— Вы хотите позвонить своему домашнему врачу? — спросил я миссис Хардинг.

— Нет, моему брату. Он врач и очень любит Энджелу, с самого детства. Он…

— Лиланд Уэстон? — сказал я, сообразив, отчего мне так знакомо ее лицо.

— Да, — сказала она. — Вы с ним знакомы?

— С давних пор.

Показался Хэмонд с налорфином и шприцем.

— Ты уверен, что нам следует?… — начал было он.

— Доктор Хэмонд, это миссис Хардинг, — поспешно сказал я. — Доктор Хэмонд, старший ординатор больницы.

— Здравствуйте, доктор. — Миссис Хардинг наклонила голову, взгляд ее сделался настороженным.

— Ваша дочь скоро будет здорова, — сказал Хэмонд.

Мы извинились и пошли в палату, где лежала Энджела.

— Надеюсь, ты, черт тебя возьми, знаешь, что делаешь, — сказал мне Хэмонд, когда мы шли по коридору.

— Будь уверен, — я задержался у фонтанчика и наполнил чашку водой. Выпив до дна, налил еще. Головная боль стала совсем невыносимой, и меня отчаянно клонило ко сну. Хотелось лечь, забыться, заснуть… Но я ни словом об этом не обмолвился. Я знал, что сделает Хэмонд, стоит ему такое услышать. — Я отвечаю за то, что делаю, — сказал я.

— Надеюсь. Потому что если что-нибудь случится, отвечать буду я. Как старший ординатор.

— Знаю. Не беспокойся.

— Что значит — не беспокойся! От десяти миллиграммов этой штуки она у тебя загнется, ты и ахнуть не успеешь… Нужно вводить малыми дозами.

— Да, — сказал я, — но малыми дозами ее не убьешь.

Хэмонд спросил, поглядев на меня:

— Джон, ты в своем уме?

— Пока да, — ответил я.

Мы вошли в палату к Энджеле. Она лежала на боку, спиной к нам. Я взял у Хэмонда ампулу с налорфином и положил ее вместе со шприцем на столик рядом с ее койкой; я непременно хотел, чтобы она прочла надпись на ампуле. Затем обошел кровать и стал с другой стороны, так, чтобы она оказалась ко мне спиной. Я потянулся через нее и достал со стола ампулу и шприц. Затем быстро набрал в шприц воды.