— Не знаю… Я хочу спать…. Дай мне поспать, — бормотала она сонным голосом и вдруг, широко открыв глаза, истерически закричала: — Уходи! Пошел вон! Тебе здесь нечего делать!

— Успокойся. Тебя обокрали, и я хочу выяснить, кто это сделал. По всей видимости, это тот, кто был у тебя до моего прихода.

Леонид вспомнил, что, заходя в квартиру, не закрыл за собой дверь, так как не знал, что его здесь ожидает. По всей видимости, вор затаился в спальне или зашел в квартиру, когда он был с Эльвирой в ванной. Беглый осмотр спальни ничего не дал.

— Никого не было, — вновь успокоилась и стала засыпать женщина, — и никого уже не будет.

— Не говори глупостей — проспишься и завтра будешь совсем здоровой, только не кури чилом — от него мозги едут набекрень, — старался успокоить ее Леонид, поняв, что сегодня ничего от нее не добьется.

— И завтра тоже не будет, — пробормотала женщина и провалилась в крепкий сон.

Выходя из квартиры, Леонид захлопнул за собой дверь и поехал домой. Уже в пути вспомнил, что не спросил у Эльвиры: были ли попытки купить картины при жизни ее мужа и не выставлялись ли они где-либо. Не успел он зайти к себе в квартиру, как позвонила Эльвира на мобильный:

— Верни картины! — истерически закричала она в трубку.

— Успокойся, завтра буду у тебя и обо всем поговорим, — раздраженно ответил Леонид. «Я думал, что она до утра будет спать беспробудным сном, а тут такая бодренькая. Неужели Никодим Павлович не теряет времени и вышел на нее?»

— Я хочу картины немедленно!

— А я хочу спать, и тебе тоже пора укладываться.

— Привези сюда картины немедленно, а то я не знаю, что сделаю! — прокричала Эльвира. — Буду звонить до тех пор, пока не привезешь!

— А я отключу телефон, завтра при встрече поговорим.

— Ты об этом пожалеешь! — зловеще пообещала Эльвира, но Леонид тут же отключил мобильный — не хватало еще, чтобы она трезвонила ночью. В том невменяемом состоянии, в каком ее застал, она может наговорить что угодно, спровоцировав очередной скандал с Богданой.

25

Несмотря на пасмурный сентябрьский день, я зажмурился от дневного света: глаза болели, слезились, требовали вернуться обратно в темноту подземелья. Почти четыре месяца я провел в подземелье, лишь иногда ночью рисковал ненадолго покинуть его, не отходя далеко от спасительного люка. В груди клокотало, шумело, легкие не могли надышаться свежим воздухом, напоенным страхом, растерянностью и неуверенностью. Да, все это я ощущал в воздухе, в лицах и особенно в глазах людей. Народу на улицах было довольно много, люди собирались в группки возле самых информированных, млеющих от удовольствия быть в центре внимания: одни рассказывали ужасы уже и так напуганным обывателям, другие, наоборот, рисовали райские картины наступающего с приходом немцев благоденствия.

Из встревоженных голосов, гудящих, словно августовские мухи над дерьмом, выхватывал сообщения: основные воинские подразделения покинули город еще ночью, оставив лишь небольшое прикрытие. Уже взорваны все мосты через Днепр: железнодорожные имени Петровского и Дарницкий, мост имени Бош и Наводницкий, и те небольшие колонны красноармейцев, санитарных автомобилей, еще спешащие к переправам через реку, обречены остаться здесь, на правом берегу.

Я вспомнил о секретном объекте № 1, на котором еще недавно трудился: тоннель проложен лишь до середины реки, и теперь весь труд пойдет прахом — его явно не минует печальная судьба днепровских мостов. Как ни странно, в этот момент, когда рушилось все и неизвестным было наступающее новое, я сожалел о тяжелом напряженном труде своей бригады — ребята выкладывались на протяжении двух лет, и теперь в одно мгновение все будет уничтожено.

Внезапно прокатился раскат грома, перекрывший несмолкающую далекую артиллерийскую канонаду, и словно качнулась земля под ногами. Мой взгляд, как и у многих других, устремился вверх, в небо — не было видно ни грозовых туч, ни вражеских бомбардировщиков, только потянуло гарью и стало темнее. Дым, поднявшийся со стороны Зверинца, заволок часть неба.

— Взорвали артиллерийские склады на Выдубичах — капец краснопузым. Пора подумать и о себе, — сказал крепыш в летнем пальто.

Он достал из-под пальто монтировку и ловким движением сорвал замок с двери магазина, подмигнув мне:

— Чего раззявил рот, дед?! Пошли, отоваримся, а то на тебе лохмотья — неудобно в таком виде встречать победителей.

Меня не надо было просить дважды — я рванул вперед, и вовремя: с десяток желающих так же бросились в магазин, устроив толчею у входа. Вскоре я, довольный, вышел из магазина с внушительным тюком на спине. А толпа уже громила соседний продуктовый магазин. Я бросился туда, пытаясь прорваться сквозь толпу, кипящую возле входа.

«Боже мой, как я хочу поесть нормальной еды, хлеба!» Только от одних этих мыслей я захлебывался слюной.

Внезапно раздались выстрелы — это какой-то молоденький лейтенант, возглавляющий группу из нескольких усталых красноармейцев, стал стрелять в воздух из нагана.

— Что вы делаете, мародеры?! А ну, осади — стрелять буду на поражение!

Толпа на мгновение затихла и как-то сразу поредела. Раздался истошный крик:

— Ты что, хочешь, чтобы этим добром фашисты попользовались?! Давай, стреляй в трудовой народ, береги добро немчурам! Может, ты еще станешь здесь на караул, дожидаясь новых хозяев?

Лейтенант покраснел, махнул рукой, спрятал наган в кобуру и продолжил путь, бормоча:

— Но так все равно нельзя. Это не по-людски.

Толпа вновь бросилась на приступ магазина, ломая витрины, срывая ставни и разбивая окна. С ношей за спиной мне не удалось пробраться внутрь — меня отталкивали, материли. Поняв, что туда мне не попасть, я вернулся в разгромленный магазин одежды, намереваясь переодеться. Развернул тюк, хотел надеть костюм.

— А ну погодь, дед! — На меня уставилось дуло нагана. Рука держала его твердо, не дрожала — видно, хозяин умеет обращаться с ним. — Вещи оставляй, а сам пошел вон! — Лицо круглое, сытое, с короткой стрижкой — не похож на блатного.

— Да хоть этот костюм оставь! — попросил я, не желая расстаться с добытой вещью, правой рукой полез под пиджак, где была спрятана монтировка. Раздался выстрел, и пуля пролетела возле моего лица.

— Это я нарочно промазал — второй раз попаду «в яблочко». Пшел вон!

Я вышел из магазина, горя надеждой восполнить потерю в следующем, но на пути встречал лишь разгромленные, уже полностью пустые лавки. Народу на улицах стало меньше, то и дело попадались счастливчики, пыхтевшие под тяжелой ношей, они тащили тюки награбленного, рыская взглядом: чем бы еще прибарахлиться. Менее счастливые несли все, что попало под руку: связку деревянных вешалок, керосиновые лампы без стекла, а один здоровяк нес на плече с десяток инвалидных костылей.

Я направился на квартиру к Кузьме на Подол, не задумываясь, что там меня может ожидать. А чего теперь бояться? Если полуподвал окажется закрытым на замок, то для этого есть монтировка, а если он уже заселен кем-то, то и тут поможет все та же монтировка.

Кровь во мне бурлила после того, как по-глупому лишился вещей, ярость требовала выхода. А еще до умопомрачения хотелось есть. Послышался шум моторов, и показалось передовое подразделение мотоциклистов, в шлемах и с пулеметами в колясках. Я юркнул в ближайший двор: немцев я не боялся, считал, что мой послужной список и то, что скрывался от энкаведешников, должно было настроить их по отношению ко мне доброжелательно, но сейчас вступали передовые части, и один Бог знает, что у этих вояк на уме. Вспомнил прошлое, когда, разгоряченные недавним боем, во главе с товарищем атаманом, врывались в село, стреляя во всех, кто попадался на пути.

Прячась от немцев, я оказался в глухом дворе-колодце шестиэтажного дома. Внезапно в сторонке послышался какой-то писк или стон. Оглянулся: двое пацанов, явно хулиганье, тащили в подъезд упирающуюся растрепанную девчонку, один закрывал ей рот рукой. Увидев ее, я похолодел — мне показалось, что это Машенька, машинистка, которой не так давно я свернул шею, словно цыпленку. «Неужели она осталась жива?»