Январь 1923
«Встала заря над прорубью…»*
Встала заря над прорубью,
Золотая, литая зима.
Выпускаю за голубем голубя,
Пока не настала тьма.
Словно от темной печени,
Отрываю кусок за куском.
Последний гость, отмеченный,
Покидает златоверхий дом.
Лети! Свободен! Не хотел,
А без хотенья нет победы.
Но не решат и звездоведы,
Какой полету дан предел.
Лети! На девичьем окне
Клевать остатки каши пшенной,
Но, прирученный и влюбленный,
Ты не забудешь обо мне.
Приснится вновь простор высот,
Падучие, льдяные реки.
И, как беременный, навеки
Носить ты будешь горький сот.
Дымное пламя затопило слова.
Эта страда мне страшна и нова.
Горесть и радость, смех, испуг…
Голубь смертельный, огненный друг.
Лейся, вар!
Шуми, пожар!
Дыбись, конь!
Крести, огонь!
Грянь, гром!
Рушь дом!
Санок бег
Растопит снег!
Зацветут,
Зацветут —
Там и тут
Щедрые капли
Алой горячей крови.
И крещеные помертвелые глаза
Видят:
Купол отверст, синь и глубок.
Недвижно висит Крещенский голубок.
Январь 1923
«Крашены двери голубой краской…»*
Крашены двери голубой краской,
Смазаны двери хорошо маслом.
Ночью дверей не слышно,
Ночью дверей не видно…
Полной луны сила!
Золото в потолке зодиаком,
Поминальные по полу фиалки,
Двустороннее зеркало круглеет…
Ты и я, ты и я — вместе —
Полной луны сила!
Моя сила на тебе играет,
Твоя сила во мне ликует;
Высота медвяно каплет долу,
Прорастают розовые стебли…
Полной луны сила!
Февраль 1923
«В осеннюю рваную стужу…»*
В осеннюю рваную стужу
Месяц зазубренный падает в лужу.
Самоубийцы висят на кустах
В фосфорических, безлюдных местах.
Клочки тумана у мерклых шпор…
Словно выпит до дна прозрачный взор…
Без перчаток руки слабы и белы.
Кобылка ржет у далекой скалы.
Усталость, сон, покой… не смерть ли?
Кружится ум, как каплун на вертеле.
Рожок, спой
Про другой покой!
Как пляшут лисы
Под ясной луной…
Полно лая и смеха
Лесное эхо…
Грабы и тисы —
Темной стеной!
Галлали! Галлали!
Учись у Паоло Учелло!
Но разве ты сам не знаешь,
Что летучи и звонки ноги,
Быстры снеговые дороги,
Что месяц молодой высок,
Строен и тонок юный стрелок,
Что вдовство и сиротство — осени чада,
Что летней лени мужам не надо,
Что любы нам ржанье и трубная трель
И что лучшее слово изо всех: «Апрель!»
Февраль 1923
Германия*
С безумной недвижностью
приближаясь,
словно летящий локомотив экрана,
яснее,
крупнее,
круглее, —
лицо.
Эти глаза в преувеличенном гриме,
опущенный рот,
сломаны брови,
ноздря дрожит…
Проснись, сомнамбула!
Какая судорога исказила
черты сладчайшие?
Яд, падение, пытка, страх?..
Веки лоснятся в центре дико…
Где лавровый венец?
Почему как мантия саван?
Д-а-а!! родная, родная!
Твой сын не отравлен,
не пал, не страшится, —
восторг пророчества дан ему:
неспокойно лицо пророка,
и в слепящей новизне старо.
Пожалуй, за печать порока
ты примешь его тавро.
Мужи — спокойны и смелы —
братства, работа, бой! —
но нужно, чтобы в крепкое тело
пламя вдувал другой.
Дуйте, дуйте, братья!
Ничего, что кривится бровь…
Сквозь дым, огонь и проклятье
ливнем хлынет любовь.
Нерожденный еще, воскресни!
Мы ждем и дождемся его…
Родина, дружба и песни —
выше нет ничего!
Февраль 1923
«Зеркальным золотом вращаясь…»*
Зеркальным золотом вращаясь
в пересечении лучей,
(Лицо, лицо, лицо!..)
стоит за царскими вратами
невыносимый и ничей!
В осиной талии Сиама
искривленно качнулся Крит
(Лицо, лицо, лицо!..)
В сети сферических сияний
неугасаемо горит.
Если закрыть лицо покрывалом плотным,
прожжется шитье тем же ликом.
Заточить в горницу без дверей и окон,
с вращающимся потолком и черным ладаном,
в тайную и страшную молельню, —
вылезет лицо наружу плесенью,
обугленным и священным знаком.
Со дна моря подымется невиданной водорослью,
из могилы прорастет анемонами,
лиловым, томным огнем
замреет с бездонных болот…
Турин, Турин,
блаженный город,
в куске полотна
химическое богословье
хранящий,
радуйся ныне и присно!
Ту́рманом голубь: «Турин!» — кричит,
Потоком По-река посреди кипит,
Солдатская стоянка окаменела навек,
Я — город и стены, жив человек!
Из ризницы тесной хитон несу,
Самого Господа Господом спасу!
Не потопишь,
не зароешь,
не запрешь,
не сожжешь,
не вырубишь,
не вымолишь
своего лица,
бедный царек,
как сам изрек!
В бездумные, легкие, птичьи дни — выступало.
Когда воли смертельной загорались огни —
выступало.
Когда голы мы были, как осенние пни, —
выступало.
Когда жалкая воля шептала: «распни!» —
выступало.
Отчалил золотой апрель
на чайных парусах чудесных, —
дух травяной, ветровый хмель,
расплавы янтарей небесных!
Ручьи рокочут веселей,
а сердце бьется и боится:
все чище, девственней, белей
таинственная плащаница.
Открываю руки,
открываю сердце,
задерживаю дыханье,
глаза перемещаю в грудь,
желанье — в голову,
способность двигаться — в уши,
слух — в ноги,
пугаю небо,
жду чуда,
не дышу…
Еще, еще…
Кровь запела густо и внятно:
«Увидишь опять вещие пятна».