Февраль 1925
«Веселенькую! Ну, привольно!..»*
«Веселенькую! Ну, привольно!»
В клетке запел слепой скворец.
Ты помнишь? — Нет, совсем не больно! —
И в ванну падает отец.
Но в высоту ли, в глубину ли
Забагровел седой прыгун,
Когда пеленки затянули
Глухую муть глазных лагун?
Вспорхну я выдуманным пухом,
Пускай гниет смешной старик.
По озеру, под легким духом
Плывут подтяжки и парик…
И бросилась к щекам щетина —
Небритого гниенья сад, —
На зелень зазывает тина,
Но не поднять ноги назад.
Одна уступка разделенью…
Держите крепче! Я пропал!..
Но эти дни меж днем и тенью!
Бессчетный счет московских шпал!..
30 мая 1925
«Воздушную и водяную гладь…»*
Воздушную и водяную гладь
Не одинаковым разбить полетам, —
Зачем крылатым тяжести желать?
Зачем ползучим делаться пилотом?
О девочка, не думая, резвясь,
Себя бездушной массе ты вручила.
Где соответствие? Какая связь,
Когда в одном легчайшем легким сила?
И брызги к небу, слезы и укор, —
Они, поверь, из сердца, не из моря,
Но их ведь ждал твой удивленный взор,
Когда летел, певучим брызгам вторя.
Из пара влага — плодовитый дождь.
Приблизятся назначенные сроки,
И ты увидишь из нездешних рощ,
Что не прошли жестокие уроки.
Декабрь 1925
Олень Изольды*
Олень комельский, сотник благочестный,
Улусам лень казать ледяный рог,
Но свет зеленоватый зорь полночных
В своих зрачках ты и теперь сберег.
Слова «любовь и честь» — они смертельны!
Живое сердце кровью истекло…
А лесовые круглые просторы,
А зимнее, домашнее тепло!
Взмолился о малиновой рубашке,
А зори рвут малиновый мороз…
Умели пасть подрубленные братья,
И ты такой же родился и рос.
А синий соболь, огненная птица
У печени и вьется и зовет:
«Смотри, смотри, Тристан зеленоглазый,
Какое зелье фрау Изольда пьет!»
О, этот голос! девочка с испугу
Запела в недостроенном дому.
Поет, пророчит, ворожит и плачет,
И голос не понятен никому.
Придут жильцы, она забудет страхи.
Как именинница, пойдет прилечь,
Сердца же помнят, что в часы ночные
Они стучали в горячий меч.
Февраль 1926
Переселенцы*
Чужое солнце за чужим болотом
Неистово садится на насест,
А завтра вновь самодержавно встанет,
Не наказуя, не благоволя.
Как старомодно ваше платье, Молли!
Как опустился ваш веселый Дик,
Что так забавно говорил о боксе,
Пока вы ехали на пакетботе!
Скорей в барак! дыханье малярии
С сиреневыми сумерками входит
В законопаченные плохо щели,
Коптит экономическая лампа,
И бабушкина библия раскрыта…
Как ваши руки, Молли, погрубели,
Как выветрилась ваша красота!
А ждете вы четвертого ребенка…
Те трое — рахитичны, малокровны,
Обречены костями осушать
К житью неприспособленную местность.
О Боже, Боже, Боже, Боже, Боже!
Зачем нам просыпаться, если завтра
Увидим те же кочки и дорогу,
Где палка с надписью «Проспект побед»,
Лавчонку и кабак на перекрестке
Да отгороженную лужу «Капитолий»?
А дети вырастут, как свинопасы:
Разучатся читать, писать, молиться,
Скупую землю станут ковырять
Да приговаривать, что время — деньги,
Бессмысленно толпиться в Пантеоне,
Тесовый мрамор жвачкой заплевав,
Выдумывать машинки для сапог,
Плодить детей и тупо умирать,
Почти не сознавая скучной славы
Обманчивого слова «пионеры»!..
Проспите лучше, Молли, до полудня.
Быть может, вам приснится берег Темзы
И хмелем увитой родимый дом…
Апрель 1926
«Блеснула лаком ложка…»*
Блеснула лаком ложка, —
И лакомка-лучок
Сквозь мерзлое окошко
Совсем, совсем немножко
Отведал алых щек.
Неметена избенка,
Не вытоплена печь.
Звенит легко и звонко,
Умильнее ребенка,
Неслышимая речь.
Кто в небе мост поставил,
Взрастил кругом леса?
Кто, обращенный Павел,
Наставил и прославил
Простые чудеса?
Намеков мне не надо.
О, голос, не пророчь!
Повеяла прохлада,
Пастух загонит стадо,
Когда настанет ночь.
Хрустальная лачуга.
Благословенный дом.
Ни скорби, ни испуга, —
Я вижу рядом друга
За тесаным столом.