1999
С НОВЫМ ГОДОМ
На фоне неминучей смерти
давай с тобою обниматься,
руками слабыми цепляться
на лоне глупости и смерти.
Я так продрог, малютка Герда,
средь этой вечности безмозглой,
средь этой пустоты промозглой
под ненадежной этой твердью.
Кружатся бесы, вьются черти.
Я с духом собираюсь втуне,
чтоб наконец-то плюнуть, дунуть,
отречься наконец от смерти.
На этом фоне неминучем,
на лоне Мачехи могучей
давай с тобою обниматься,
давай за что-нибудь цепляться…
1998–1999
АНАТОМИЧЕСКОЕ
Из кожи лезет вон, выходит из себя,
Главу надменную вздымая к горним сферам,
Самодовленье духа истребя,
Явясь недолгой стойкости примером,
В багрянородном облике своем
Соединив черты плода и змия,
В промежный мрак стремясь, он острием
Нацелен все ж в пространства неземные!
Сей уд строптивый – двух господ слуга:
И Богу свечка он, и черту кочерга.
1983–1999
ПЕРЕЛОЖЕНИЕ ПСАЛМА
Нет мочи подражать Творцу
здесь, на сырой земле.
Как страшно первому лицу
в единственном числе.
И нет почти на мне лица.
Последней буквы страх.
Как трудно начинать с конца
лепить нелепый прах.
Тварь притворяется Творцом,
материя – Отцом.
Аз есмь, но знаю – дело швах
перед Твоим Лицом.
1982–1999
* * *
«Для того, чтоб узнать,
что там есть,
за полночным окном,
надо свет потушить.
Потому-то, быть может,
и не видим мы Бога,
а только свое отраженье.
Надо все потушить.
Только стоит ли Он
погруженья во тьму?»
Вот такие вот пошлости
я писал лет семнадцать назад.
1982–1999
* * *
Хорошо бы сложить стихи
исключительно из чепухи,
из совсем уж смешной ерунды,
из пустейшей словесной руды,
из пустот, из сплошных прорех,
из обмолвок счастливых тех,
что срываются с языка
у валяющих дурака —
чтоб угрюмому Хармсу назло
не разбили стихи стекло,
а, как свет или как сквозняк,
просочились бы просто так,
проскользнули б, как поздний луч
меж нависших кислотных туч,
просквозили бы и ушли,
как озон в городской пыли.
1999
Смерть, старый капитан, в дорогу! Ставь ветрило!
Нам скучен этот край, о смерть, скорее в путь!
* * *
Однажды зимней ночью, возвращаясь
с какой-то вечеринки развеселой
(наверно, с дня рожденья Семы), выйдя
из перехода у метро «Коньково»,
спустившись по ступенькам заснеженным
к универсаму нашему, наткнулись
на человека мы.
В нелепой позе
лежал он на неоновом снегу.
Жена моя рвалась ему помочь,
а я брезгливо и трусливо шаг
прибавил и ее увлек с собой.
Но, выйдя с Томом через пять минут,
я все-таки вернулся. Глупый пес
при виде человека вдруг завыл,
стал пятиться и рваться с поводка.
Опасливо я подошел и понял,
пошевелив его, что это труп…
Наутро Ленке рассказали тетки
в молочной кухне, как же все случилось.
Три алкаша (два из которых братья)
весь день в предбаннике универсама
скрывались от мороза и бухали.
Перед закрытьем выставили их.
Один из братьев был уже готов.
Его-то и оставили валяться,
отправившись в соседний магазин.
Ну и забыли, видимо.
Так что
хотел бы я сказать рассказом этим?
Лишь то, что надо меру знать во всем,
что смерть и опьянение противны
(ну и страшны, конечно же, кто спорит),
но главное – противны и тупы.
1997–1999
* * *
Как Набоков и Байрон скитаться,
никогда никого не бояться,
и всегда надо всем насмехаться
Вот таким я хотел быть тогда.
Да и нынче хочу иногда.
Но все больше страшит меня грубость,
и все меньше смешит меня глупость
и напрасно поют поезда —
я уже не сбегу никуда.
Ибо годы прошли и столетья,
и успел навсегда присмиреть я,
и вконец я уже приручился,
наконец презирать разучился.
Бойкий критик был, видимо, прав,
старым Ленским меня обозвав.
1999
НА ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ЖЕНЫ
Сказал поэт: служенье муз
не терпит брачных уз.
Но мне свобода дорога,
я музам не слуга!
Я им не только не служу,
я в черном теле их держу!
Поэтому для куражу
я так тебе скажу:
Amour, exil – конечно, гиль,
любовь, разлука – скука.
Но ты, мой друг, наоборот,
любезна мне который год,
как пастила и цуккерброд.
Вот.