Изменить стиль страницы

1993–1996

Конец

интимная лирика

1997–1998

Внимательный читатель заметит, а невнимательному я охотно подскажу сам, что большинство стихотворений, составивших эту книжку, резко отличаются от всего, что я публиковал до сих пор.

Дидактика предыдущих книг, искреннее желание сеять, если не вечное, то разумное и доброе, жизнеутверждающий пафос, сознание высокой социальной ответственности мастеров слова и т. п., к сожалению, уступили место лирике традиционно романтической, со всеми ее малосимпатичными свойствами: претенциозным нытьем, подростковым (или старческим) эгоцентризмом, высокомерным и невежественным отрицанием современных гуманитарных идей, дурацкой уверенностью в особой значимости и трагичности авторских проблем, et cetera.

С прискорбием должен отметить, что новая книга оказалось несвободна и от доморощенного любомудрствования – недостатка, столь часто служившего прежде предметом моих не всегда справедливых насмешек. В этой связи следует иметь в виду, что некоторые философские и культорологические термины употребляются мною не вполне корректно. Например, vagina dentata (зубастое влагалище) в контексте этой книги утратила свой общеупотребимый психоаналитический смысл и выступает в роли символа некой хтонической женственной стихии, извечно сражающейся с фаллогоцентризмом, который является (опять-таки в данном контексте) синонимом светлого аполлонического начала.

Естественно, я хотел бы объяснить эти неожиданные для меня самого метаморфозы объективными и уважительными причинами – социальными катаклизмами последних лет, необратимым падением социального статуса так называемой творческой интеллигенции, нормальными, хотя и печальными, психосоматическими возрастными изменениями, однако истинные основания столь постыдного ренегатства лежат, очевидно, гораздо глубже.

Мне остается надеяться, что снисходительный читатель простит мне угрюмство, малодушные укоризны и сварливый задор, а быть может, и извлечет некий полезный моральный урок из всего ниже приведенного.

В помощь неутомимым исследователям проблем интертекстуальности в конце книги приводится список основной литературы, так или иначе использованной при написании этой книги.

С уважением,

Тимур Кибиров

2 июля 1998

ПРЕЛЮДИЯ

Нам ничего не остается,
ни капельки – увы и ах!
Куда нам с этаким бороться!
Никак оно не отзовется,
то слово, что полвека бьется
на леденеющих устах,
как рыба – не форель, конечно,
так, простипома, хек, плотва —
совсем чуть-чуть, едва-едва,
царапаясь о лед кромешный…
И кверху брюхом, друг сердешный,
плывут заветные слова.
Да мне-то, впрочем, что за дело?
Не двигаясь, едва дыша,
совсем чуть-чуть и еле-еле
в противном теле ждет душа.
Кого? Чего? Какого черта?
Какому лешему служа?
Вот из такого нынче сора
растут стихи второго сорта,
плодятся, мельтешат, кишат
мальками в придорожной луже
иль головастиками… Вчуже
забавно наблюдать, ей-ей,
как год за годом спорят ужас
и скука, кто из них главней
в душе изму-у-у-ченной моей.
Гори ж, гори, моя заветная!
Гори-сияй, пронзай эфир!
Гори ты, прорва несусветная!
Гори ты синим, словно спирт
в каком-то там полтавском штофе!
Кипи ты, как морковный кофе!
Пошла ты к матушке своей!

1997–1998

АМЕБЕЙНАЯ КОМПОЗИЦИЯ

Матушка, матушка, это что такое?
Сударыня матушка, что ж это такое?
Дитятко милое, что же тут такого?
Спи, не капризничай, ничего такого!
Матушка, матушка, разве ты не видишь?
Сударыня матушка, как же ты не слышишь?
Дитятко милое, ну конечно, вижу.
Что раскричалось ты, я прекрасно слышу!
Матушка, матушка, как же так, маманя!
Сударыня-барыня, я не понимаю!
Полно ребячиться, все ты понимаешь.
Слушайся, дитятко, а не-то узнаешь!
Матерь родимая! Родная Праматерь!
Я ж твое дитятко, матерь-перематерь!
Тихонько, родненький, тихонько, не надо.
Маменьке лучше знать, чего тебе надо!
– Мать моя чертова, вот же оно, вот же!
Где ж ты, мой батюшка? Что ж ты не поможешь?
– Экий ты, сыночка, право, несмышленыш!
Ну-ка не рыпайся, выблядок, гаденыш!

1998

* * *
«Все мое», – сказала скука.
«Все мое», – ответил страх.
«Все возьму», – сказала скука.
«Нет, не все», – ответил страх.
«Ну так что?» – спросила скука.
«Ничего», – ответил страх.
Боже мой, какая скука!
Господи, какой же страх!
Ничего, еще есть водка.
Есть молодка. Есть селедка.
Ничего – ведь что-то есть?..
Ничего-то ничего,
ну а мне-то каково?
Ну а мне-то,
ну а мне-то,
ну а мне-то каково?
Ни ответа,
ни привета,
абсолютно ничего!
Ах, как скучно, ах, как страшно,
страшно скучно, скучно страшно,
ах, какое ничего —
нет пощады от него.
Ну а коли нет пощады,
так и рыпаться не надо.

1998

* * *
Как на реках вавилонских
плакали жиды,
как какой-нибудь Полонский
из-за барышни Волконской
нюхал нашатырь —
так вот мы сидим и ноем,
из себя мы целок строим,
ничего уже не стоим —
ровным счетом ноль!
Так сказать, за что боролись,
вот на то и напоролись!
Кто кричал: «Доколь?!»
Получи, изволь.
Как в Румынии Овидий,
как Лимонов Э.,
ничего вокруг не видим,
числим мелкие обиды,
на вопросы с глупым видом
врем: «Не понимэ!»
А чего ж тут не понять?
И чего тут вспоминать.
За базары отвечать
время настает.
Сколь невнятен наш ответ!
Наступает время тлеть,
время в тряпочку гундеть,
получать расчет.