К СОБЫТИЯМ В ГАЛЛИИ
С латинского
Всегда склоняется сенат
Перед увенчанным капралом.
И твой, Гораций, меценат
Был полицейским генералом.
Всегда склоняется поэт
Пред пользы ищущей цензурой.
Он дорожит своею шкурой
Градоправитель им воспет.
Уста молчанием сковать
Не лучше ль, чем, двоясь, лукавить,
И проституткам подпевать,
И кесарей солдатских славить.
«Я не стремился мир мой оправдать…»
Я не стремился мир мой оправдать
И приникал к истокам Иппокрены.
Я позабыл убогих судеб плены,
Но в недостойном не хотел дерзать.
Чтоб будущее втайне развязать,
Я проходил сквозь мысленные стены,
И вот познал веков грядущих смены,
Лишь не постиг простую благодать.
Бесчисленные вижу я пути.
Иль снова я восстану во плоти,
Чтоб жечь сердца нежданным вдохновеньем?
Когда же минут мириады лет
И снисхожденье станет восхожденьем –
Свет одолев, увижу тихий свет.
ПАМЯТИ МАЧАДО
Ты скажешь – Мачадо нет.
Смахни слезу с ресниц:
Испании жив поэт.
В блеске ночных зарниц,
В сияньи летних гор,
В плеске вечных вод.
Он дышит, и жив его взор
В звучаньи его стихов.
ПОСЛЕДНЯЯ ЛЮБОВЬ
О, как на склоне наших лет
Нежней мы любим и суеверней…
Сияй, сияй прощальный свет
Любви последней, зари вечерней!
Тютчев
1. Элегия
Заговори со мною –
Хоть на пали,
Хоть на урду!
Давно с тобой, мой друг, мы исчерпали
Обид бурду.
Пусть будет мой язык понятен –
Плечо к плечу,
И чтобы не было бы белых пятен
На карте чувств.
К чему сравненье:
Спутник прилуненный
В холодной вышине,
Я весь с тобой, тобою озаренный
Весной в весне.
2. «Цветок бессмертья принесла ты…»
Цветок бессмертья принесла ты,
И эта келья ожила,
Как будто нежный гость крылатый
Коснулся моего чела.
Как будто прошлое открылось,
Смесив земные времена,
И ты во мне пресуществилась,
От долгого очнувшись сна.
3. Газель
Горит в чертогах пламенных пророка звезда Зухрэ.
К одной тебе стремлюсь по воле рока, моя Зухрэ.
Вот минул день, и вечер охлаждает пески пустынь.
Ты в водах отражаешься потока, звезда Зухрэ.
Я жду тебя – твой свет во мне сияет – у тихих вод,
Что пред тобой сокровище пророка, моя Зухрэ!
ДОПОЛНЕНИЕ
ЭПИГРАМММЫ (1929-1969)
ПАРИЖСКИЕ (1929-1932)
ПОДРАЖАНИЕ ДРЕВНИМ
Лоту подобный, воздел Мережковский иссохшие руки,
В «Числах» провидя скандал, на Монпарнасе – содом.
Гиппиус, рыжий парик разметав по плечам многолетним,
Рядом грядет и глядит, щурясь, на бездны в лорнет.
С лампой зеленой в руках, опершись на румяных эфебов,
Мир Адамович клянет, Новый предчувствуя Град.
А повернувшийся вспять к проклятым кафе Монпарнасским,
В столб обращен соляной оцупеневший Оцуп.
НА АЛДАНОВА
Mon verre est petit…
Недолго пил я из чужих стаканов:
Трудом упорным приобрел я свой.
Стакан мол мал, но я зовусь Алданов,
и «на Пассях» я – Лев Толстой.
НА ИЕРОМОНАХА ШАХОВСКОГО
Ни революция, ни плаха,
Ни трус, ни глад, ни судный день,
Ни важный сан иеромонаха
Ни князя Шаликова тень
Не удержали Шаховского
От сочинения стихов, –
Так схима не спасет Скобцову
От поэтических грехов.
В подряснике или в хитоне
Войдут, ликуя, в Новый Град.
Прости им, отче Аполлоне,
Зане не знают, что творят.
НА ПЕРЕВОДЧИКА ТХОРЖЕВСКОГО
Ограбив Фица караван,
Одним разбойничьим наскоком
Он Запад придушил Востоком
И Фауста просидел диван.
НА БРАКОСОЧЕТАНИЕ ЕКАТЕРИНЫ ТАУБЕР
Не в галилейской – в галльской Канне
Ваш совершился тайный брак,
Как в самом выспреннем романе –
Вдали от сплетен, слухов, врак.
А старый друг от чувств избытка
Вам пожелает лишь одно –
Чтоб воду брачного напитка
Вы претворили бы в вино.