«О юноша, счастьем ты был побежден, и не раз…»
О юноша, счастьем ты был побежден, и не раз.
Всю горечь изведал утраты и весь одиночества холод.
И снова в сияньи твоих торжествующих глаз
Безумие пело: я вечен, я счастлив, я молод.
«Осенние истлели багрецы…»
Осенние истлели багрецы
И нежные бледнеют акварели,
И дуют ветры – легкие гонцы
Зимы – в похолодевшие свирели.
И серые струятся облака
В разреженной чувствительной лазури,
Твоей души касаются слегка.
Не призывай довременные бури.
Не облекай в их стон твой смертный страх –
И жизнь, и смерть теперь неуловимы:
Они смесились в тонких тростниках,
Как над рекой опаловые дымы.
«Только нежный, бледно-голубой…»
Только нежный, бледно-голубой
Полог неба и ландшафт спокойный.
Звезды, вечер, пруд и тополь стройный.
Насладись минутною игрой
Облаков, и света, и созвучий,
Полнящих еще немую грудь,
Погрузись, отдайся, и забудь,
И себя надеждою не мучай.
Отступи в мерцание глубин,
Слушай шепот листьев – зов Орфея,
Ничего в прошедшем не жалея,
Цельного мгновенья властелин.
И звезда зажжется над тобой.
И ты будешь как ландшафт спокойный –
Вечер, пруд, и тонкий тополь стройный,
И бессмертный полог голубой.
«Окружена ограда темною листвой…»
Окружена ограда темною листвой,
Побеги винограда шепчут надо мной.
Сквозь облаков разрывы слабый свет проник,
Уж на волнах трепещет лунный бледный лик.
В тиши июньской ночи легкий шаг звучит.
Калитка тихо скрипнет – милая спешит.
И если не обманет сердца вещий стук –
Прикосновенье близко нежных тонких рук.
«Я просил у вышних богов…»
Я просил у вышних богов:
«Дайте мне мудрость, о боги!»
Я не мерил моих шагов
По восходящей дороге.
В одиночестве и чистоте
Проникал в небес пределы,
Постигая ритмы в числе,
Преступая границы тела,
Не нашел запретных плодов
До звезд вознесенного древа.
А в тени земных садов
Мне протягивала руки Ева.
И я понял: неполно мое
От страстей отреченное знанье.
Ускользающее бытие
Стало тайною обладанья.
И познал я бога в крови,
Что струится всё непокорней.
Изголовьем стали любви
Древа горькие корни.
МУЗЫКА НАД ВОДОЙ
Над рябью сонных вод последний луч погас,
И стих волынщиками выдуманный трепет,
И восемнадцатого века без прикрас
Печальный снится лик, печальный слышен лепет.
Наивный скрипками разыгранный бурэ,
Отплясываемый пред сельскою таверной,
Как лента пестрая в вечернем серебре,
Мелькнул пред публикою грустной и манерной.
И Божьей милостию английский король
Георг ганноверское вспомнил заточенье,
Жену-изменницу… рыдает фа-бемоль
И разрешается как бы аккордом мщенья.
Казалось королю, что бьют последний час
Над тихой Темзою старинные куранты.
И плакали вдали, где свет зари погас,
Меланхолические Гайдена анданты.
«Девушка в широком красном платье…»
Девушка в широком красном платье,
Как в объятьи пламени, пришла.
Что тебе могу смущенной дать я
Из сокровищниц добра и зла?
Сердца слышу частое биенье.
И любовь нежданная твоя –
Как звезды негаданной рожденье
На привычном небе бытия.
ВАРИАЦИЯ НА МОТИВ ИЗ ЛЕРМОНТОВА
(Парус)
Я – как матрос, рожденный в час прибоя
На палубе разбойничьего брига.
Его душа не ведает покоя.
Он не боится рокового мига.
И с бурями, и с битвами он сжился,
Но, выброшен на берег одинокий,
Он вспомнил всё, о чем душой томился,
И бродит по песку в тоске глубокой.
Как солнце ни свети ему с зенита,
Как ни мани его деревьев шепот,
Его душа лишь бедствиям открыта.
Он слышит волн однообразный ропот.
И, всматриваясь в дымные пределы,
Где разыгрались волны на просторе,
Мелькнет ли вновь желанный парус белый,
Крылу подобный чайки диких взморий.
Там, на черте, что воды океана
От серых тучек, мнится, отделяет,
Полотнище, рождаясь из тумана,
Видением мгновенным возникает.
И, приближаясь к берегам безвестным
Могучим, ровным бегом, – не спасенье,
А новое ему несет волненье,
И ярость бурь, и колыханья бездны.
«И если так – сольются облака…»
И если так – сольются облака
В живую арку,
И если так, то победим века
И злую парку.
Не хлынет, но пробьется узкий свет
Сквозь отреченья –
Негаданный и чаянный ответ
На все сомненья.
И не считать смиренные гроши –
Что за, что против,
Но ждать восстановления души,
Одушевленья плоти.