Более печальных слов она не слышала за всю свою жизнь. Закрыв глаза, она коснулась его лица. Налетел сон и унес ее за собой.

Даже после всего абсурда, который она уже вынесла, после видений и галлюцинаций, сон бросил ее в самые черные, самые неизвестные глубины, и, самое странное, она немедленно осознала это.

Обычно во сне она что-то делала, даже если результаты ее расстраивали; в самых худших случаях она была беспомощным наблюдателем, лишенным тела фантомом, осужденным наблюдать за жизнью, наслаждаться которой она больше не могла. На этот раз все было иначе. Этот сон бросился на нее, подхватил, как поток бегущей воды, проглотил и потащил за собой, и непрерывно колотил, пока она не почувствовала, что может утонуть в нем.

Если бы это была последовательность связанных между собой картин, ей было бы легче сопротивляться потоку кошмаров, она сумела бы найти способ управлять им, но вокруг нее крутился и ревел хаос, проходил через нее, изливался из нее, и его было не остановить. Полосы всех цветов, взрывы непонятных звуков, скребущие по нервам вспышки жары и холода, все это продолжалось до тех пор, пока она не почувствовала себя настолько переполненной всем этим, что она взмолилась о каком-нибудь более глубоком сне, в котором была бы блаженная пустота без ощущений, а этот непрерывный ужасный поток остановился.

Смерть. Слово на мгновение повисло в воздухе, как бросающийся в глаза заголовок статьи. Смерть. Спокойствие. Покой. Темнота. Сон. Это был опасный соблазн: прекратить неуправляемую анархию ощущений, остановить непрерывную засасывающую гонку. Но жизнь, скрытая внутри, оказалась слишком сильной: когда темнота пришла, она испугалась ее.

Холодная, медленно сочащаяся темнота, черная липкая хватка которой оказалась чуть ли не хуже суматошного ужаса, на смену которого она пришла, потому что исчезли не только сводящие с ума крутящиеся образы, но и большая часть мыслей. Реальность распалась, развалилась на куски, стала последовательностью бесцельных движений, которые, как она поняла, раньше сдерживались и замедлялись.

Она плавала в живой тени. Там не было ничего, кроме ее самой, окруженной невообразимой темнотой. Она не могла думать, во всяком случае последовательно. Она могла только ждать, пока время или, возможно, какой-нибудь неумелый обманщик сделает свое дело.

Пустота длилась много эонов. Умерло даже воображение. Эон летел за эоном.

Наконец она почувствовала что-то — слабое трепетание в нигде. О боже, это что-то настоящее! Что-то далекое, но другое, не она сама. Нет, много других, живых и маленьких, крошечных, благословенных комочков там, где мгновение назад не было ничего, кроме холода.

Она горячо потянулась к ним, но трепещущие комочки бросились от нее, испугались ее. Он протянулась опять, и они отступили еще дальше. Она опечалилась, сильно и болезненно, и прониклась уверенностью, что все то, что делает ее цельной, сейчас взорвется, и она опять окажется в темноте, разбитая и упавшая духом. Она лежала в ледяной муке.

Комочки вернулись.

На этот раз она потянулась к ним медленно и осторожно, так осторожно, как только могла, чувствуя их невероятную хрупкость. Еще немного и они сами подошли к ней, без уговоров. Она взяла их в руки с почти бесконечными предосторожностями, и обняла каждый из них так нежно, как только могла, между мыслями проходили века, между болезненно сдерживаемыми движениями — тысячелетия. Но все равно некоторые из них оказались слишком уязвимыми, и с еле слышным криком взорвались в ее руках, как мыльные пузыри. У нее заболело сердца.

Остальные отлетели прочь, взволнованные и испуганные, и она тоже испугалась, что они улетели навсегда. Она позвала их. Некоторые вернулись. О, какие же они были нежные и красивые!

Она заплакала, и вселенная медленно обрушилась.

Сон был настолько глубок, реален и, одновременно, странен, что она долго не могла понять, что пришла в сознание. Ее сознание все еще блуждало в холодной темноте: потребовалась минута, чтобы она вспомнила свое имя, и Рени никак не могла открыть глаза. Наконец вернулись ощущения, что-то защекотало ее по коже и рукам, она с трудом разлепила веки и… закричала.

Серое, крутящееся серебряно-серое. Вспышки света, мазки сломанных цветов спектра, тонкая серебрящаяся пыль… и все. Казалось, что мерцающие облака, окружавшие гору, сейчас собрались вокруг нее, океан серебряной пустоты, хотя под ногами она чувствовала что-то твердое и горизонтальное. И у нее было тело — значит это не сон. Она ощупала себя и землю рядом с собой, которую она даже не могла увидеть. Она затерялась в сияющем густом тумане, и нет никого и нечего.

— !Ксаббу? Сэм? — Она немного проползла по твердой, но по-прежнему невидимой гладкой поверхности под собой, потом вспомнила о крае трещины и остановилась, захлестнутая волной паники. — !Ксаббу! Где ты?

Эхо осталось одной из немногих жизненных черточек, сохраненных разрушающейся черной горой, но здесь не было и эха. Рени опять поползла вперед, дрожащими пальцами ощупывая поверхность перед собой, но даже и через дюжину метров она не обнаружила ни склона утеса, ни пропасти, которая должна была находиться за краем трещины. Как если бы гора внезапно растаяла, оставив ее на совершенно непонятной равнине в окружении сверкающего тумана.

Она проползла еще дюжину метров. Земля, хотя и невидимая, была настолько гладкой, что казалась сделанной из стекла, тяжелого и прочного, от которого болели колени. Она еще раз прокричала имена товарищей. Тишина. Абсолютная тишина. Наконец, в отчаянии, она прыгнула на ноги.

— !Ксаббу! — Она кричала до тех пор, пока не начало саднить в горле. — !Ксаббу! Ты слышишь меня?

Ничего.

Она сделала полдюжины осторожных шагов, тщательно проверяя землю, прежде чем на нее ступить. Абсолютно плоская поверхность. И больше ничего — ни трещины, ни вертикально стоящего камня, ни даже звука или света, кроме вездесущего свечения жемчужного тумана. Но и туман был нематериален: он мокро мерцал, но воды в нем не было. И вообще не было никого и ничего. Только Рени. Все остальное исчезло.

Она села и обхватила себя руками за голову. Я умерла, подумала она, но, как и во сне, эта мысль не слишком успокаивала. И это все, что мне осталось. Все врут. Она засмеялась, но смех как-то нехорошо отозвался в ней самой. Даже атеисты врут. — Черт побери! — сказала она вслух.

Ее глаз уловил тень — в тумане что-то двигалось.

— !Ксаббу? — Не успев договорить, она сообразила, что лучше помолчать. Охотятся — за ними за всеми охотятся. Но она не смогла подавить рефлекс полностью. — Сэм? — прошептала Рени.

Фигура приближалась, возникая из ничего, как привидение. Она уже приготовилась к чему-нибудь жуткому, но внезапно узнала того, кто разделял с ней серебряную пустоту.

— Я… я Рикардо, — сказал человек с пустыми глазами. — Клемент, — добавил он мгновением позже.

ГЛАВА 5

Последний Кусок Рыбы

СЕТЕПЕРЕДАЧА/НОВОСТИ: Церковь отказывается изгонять духов из "богимена"

(изображение: ребенок на кровати в больнице Ля Палотна)

ГОЛОС: Епархия Лос-Анжелоса отказала группе из примерно трех дюжин Мексикано-Американских родителей, которые требовали изгнать духов из их детей. Сами дети утверждают, что им всем снятся одинаковые кошмары о темном духе, которого они называют "Эль Кукуйя" — богимен. Трое из этих детей покончили жизнь самоубийством, а нескольких остальных лечат от депрессии. Социальные работники утверждают, что виноват отнюдь не несуществующий демон — дети проводят в сети слишком много времени.

(изображение: Кэсси Монтгомери, глава ЛА службы социальных работников)

МОНТГОМЕРИ: "Пока мы не знаем причины, но я не считаю совпадением то, что большинство из этих молодых людей — хакеры и постоянно находятся в сети. Совершенно ясно, что они что-то увидели или испытали там, и теперь видят плохие сны. Все остальное я считаю разновидностью истерии."