Его пальцы коснулись ее лица, холодные, настоящие. Она так испугалась, что все-таки взглянула на него, несмотря на все. Да, на нее глядело сверху вниз его лицо, его дорогое лицо, освещенное холодным вечерним светом. И в его дорогих глазах стояли слезы. — Я… я не мог поверить… не мог дать себе поверить… — Он опустил свой лоб и коснулся ее. — Я так долго плыл… в этом свете. Тонул. Звал тебя. Распадался…

Она заплакала. — У нас есть тела. Мы можем плакать. Мы… дома? В настоящем мире?

— Нет.

Обеспокоенная странным тоном, Рени села, не переставая обнимать его, боясь, что иначе они опять растают, станут нематериальными.

Умирающий свет освещал серый ландшафт, чужой, но странно знакомый. На мгновение ей показалось, что они вернулись на вершину черной горы, но там не было голых безлистных деревьев и пушистых кусты.

— Вначале я решил, что мы находимся там, куда я нырнул, когда искал тебя, — медленно сказал! Ксаббу.

— Нырнул?.. Куда?

— В Колодец. Но я ошибся. — Он указал на небо. — Гляди.

Она подняла голову. Ярко сверкали звезды. Луна, круглая и желтая, висела над горизонтом, как зрелый фрукт.

— Это африканская луна, — сказал он. — Луна Калахари.

— Но… но мне показалось… ты сказал, что мы не вернулись обратно… — Она отклонилась назад и уставилась на него. На нем была набедренная повязка из шкуры какого-то животного, а рядом, на грязной земле, лежали лук и колчан со стрелами. И она, тоже, была одета в шкуры.

— Это твой мир, — тихо сказала она. — Симуляция мира бушменов, куда ты брал меня — боже, с того времени прошел целый век! Где мы танцевали.

— Нет. — Он опять качнул головой, вытер слез со щек и глаз. — Нет, Рени, это кое-что другое — совсем другое.

Он встал, протянул руку и помог встать ей. Браслеты из стручков акации, завязанные вокруг его щиколоток, зашуршали.

— Но если это не твой мир…

— Там костер, — сказал он, указывая на мигающий свет, сделавший песок пустыни в красно-оранжевым. — За тем возвышением.

Они пошли через сухую котловину, пыль покрывала их ступни, и казалось, что они идут через облако. Серебряный свет луны играл на дюнах, камнях и колючих кустах.

Лагерный костер оказался маленьким и слабым, его питало всего несколько тонких прутьев. И никакого следа человека, только огромная ночная пустыня.

Прежде чем Рени успела что-нибудь спросить,!Ксаббу указал на глубокий овраг, который разрезал землю сразу за лагерем, сухая оболочка давно умершего потока. — Внизу, — сказал он. — Я вижу его. Нет, я чувствую его.

Рени не видела ничего, кроме трепещущих теней вокруг огня, но голос! Ксаббу заставил ее внимательно поглядеть на него. Лицо было очень серьезное, но глаза горели восторженным огнем, про любого другого она бы сказала, что у него истерия.

— Что это? — Испуганная, она взяла его руку.

Держа ее руку в своей, он свел ее вниз и остановился рядом с костром. Она не могла не заметить, что на пыли не было других следов, кроме их. Посмотрев вниз, в овраг, она увидела, что ручей, вырывший его, не полностью умер: слабая струйка воды текла по самому низу, такая узкая, что спустившись вниз, она могла бы перегородить ее одной ступней. Рядом с ручейком что-то шевелилось — очень, очень маленькое.

!Ксаббу сель в пыль рядом с узким провалом. Его браслеты зашелестели.

— Дедушка, — сказал он.

Богомол посмотрел вверх, вздернув треугольную голову и подняв повыше пилообразные руки.

— Полосатая Мышь. Дикобраз. — Спокойный тихий голос шел отовсюду и из ниоткуда. — Вы пришли издалека посмотреть на конец.

— Можем мы сесть около костра?

— Можете.

Рени начала понимать. — !Ксаббу, — прошептала она. — Это не Дедушка Богомол. Это Иной. Он взял образ из твоего сознания, каким-то образом. Мне он показался в виде Стивена — как будто он мой брат.

!Ксаббу только улыбнулся и посильнее сжал ее руку. — В этом месте он Богомол, — сказал он. — Наконец-то, как бы ты не называла это, мы встретились со сном, которому мы снимся.

Она села рядом с ним, чувствуя себя слабой и эмоционально истощенной. Она хотела только одного — быть вместе с! Ксаббу. Может быть он и прав, подумал она. Зачем сражаться? Логика исчезла, мы в чьем-то сне. Если Иной решил пообщаться таким образом — а возможно иначе он вообще не умеет! — остается только принять его правила. Она попыталась заставилась его, в облике Стивена, посмотреть на мир ее глазами; в результате его гнев и разочарование чуть не убили ее.

Богомол опустил свою сверкающую голову к земле, потом опять поднял, изучая их крохотными выпуклыми глазками. — Скоро придет Всепожиратель, — сказал он. — Он придет и сюда, к моему костру.

— Еще можно кое-что сделать, Дедушка, — сказал! Ксаббу.

— Погоди, — прошептала Рени. — Я думаю, что если в этой сказке и есть Всепожиратель, то это он. Он сам. Иной.

Насекомое, похоже, услышало ее. — Мы в конце мира. Моя борьба окончена. Большая голодная тень вскоре сожрет все, что я сделал.

— Дедушка, все может быть совсем иначе, — сказал! Ксаббу. — Есть те, кто в состоянии помочь тебе — наши друзья и союзники. Взгляни, вот твоя Возлюбленная Дикобраз, у нее ясные мысли и отважное сердце!

Отважное сердце, подумала Рени. Ясные мысли? Ни черта подобного. Только не в этой долбанной сказке. — Мы хотим помочь, — сказала она вслух. — Мы не только хотим спасти наши жизни, но и жизни детей. Всех детей.

Прошла минута, и только тогда богомол покачал головой. — Для первых детей слишком поздно. Всепожиратель уже начал есть их.

— Но ты — мы — не можем сдаться! — Рени почти кричала, несмотря на самые лучшие намерения. — Не имеет значения, что все выглядит очень плохо. Мы должны сражаться! Пытаться победить!

Богомол съежился, стал совсем маленьким, почти пятнышком тени. — Нет, — прошептал он, на мгновение его голос стал несчастным и хриплым, почти детским. — Нет. Слишком поздно.

!Ксаббу сжал ее руку. Рени отклонилась назад. Как бы расстроена она не была, она поняла, с опозданием, что эту… штуку, независимо от ее внешнего вида, невозможно убедить сделать правильные вещи.

Последовало долгое молчание. Наконец! Ксаббу сказал: — Не думал ли ты о другом мире, за пределами этого? Мире, в котором добрые спасутся и опять вырастут?

— Его рот полон огня, — прошептал Богомол. — Он не бежит, а летит, как ветер. Он пожирает все, что я делаю. За его пределами нет ничего. — Какое-то мгновение он молчал, съежившись, мягко потирая передними лапками друг о друга. — Но, мы думаем, плохо быть одному. Хорошо быть там, где пока еще горит огонь костра. Хорошо слышать голоса.

Рени закрыла глаза. Вот к чему все пришло — она заперта в воображении сошедшей с ума машины и ждет конца в мире, построенном из мыслей и воспоминаний! Ксаббу. Очень интересный способ умереть. Жаль, что она никому не расскажет о нем.

— Слишком тихо, — сказал Богомол. Он сам говорил очень тихим голосом, так, шуршание ветра в колючем кустарнике. — Дикобраз, моя дорогая дочка, ты печальна. Полосатая Мышь, расскажи мне историю о том, как перышко стало луной.

!Ксаббу взглянул вверх, немного испуганно. — Ты знаешь эту историю?

— Я знаю все твои истории. Расскажи, пожалуйста.

Вот так, в мгновение спокойствия, под ночным африканским небом — казалось, это мгновение может длиться вечно, хотя Рени и знала правду — !Ксаббу начал повторять историю о том, как Богомол создал жизнь из кусочка выброшенной кожаной сандалии. Умирающий богомол сидел на земле рядом с тонкой струйкой ручейка, внимательно слушал рассказ о собственной сноровке и, казалось, находил его очень интересным.

ОНИ приготовили не просто огонь, но стену огня — перед углом комнаты сложили арку из бумаги, ящиков, пустых мешков из-под зерна, короче из всего, что могло гореть. За огненным барьером они навалили всю оставшуюся мебель, не прикрученную к полу — столы, стулья, даже крышки от неиспользуемых В-капсул. Пустоту между ними они заткнули тонкими армейскими матрацами.