Дельвиг (поет; все движутся вокруг стола).

Все подпевают Дельвигу.

Дельвиг (протягивая руки к Александру).

Все тесно окружают Александра. Александр берет Кюхельбекера за руки.

Александр.

Кюхельбекер и все другие друзья охватывают Пушкина и разом обнимают его. В это время — несколько ранее — мимо окна, снаружи, проходит Фома; он даже приостанавливается у окна и глядит, что делается внутри комнаты. Фому никто из комнаты не видит, кроме Пущина, который мгновенно глядит на него в окно. Раздается грубый стук в дверь. Все замирают.

Пущин. Фома идет!

Александр первым вырывается из рук друзей, бросается под стол и прячется там, занавешенный скатертью. Все его друзья, даже Василий Львович, поступают вослед Александру таким же образом, попрятавшись где кто сумел. Остается один Чаадаев за фортепьяно.

Чаадаев. Прошу вас!

Входит Фома.

Фома. Здравия желаю! Дозвольте сказать…

Чаадаев. Говори, друг!

Фома. Егор Антоныч велели сказать: екзамен завтра, господа!

Голос Кюхельбекера. Что?

Фома. А слухай: екзамен завтра, господа!

Чаадаев. Хорошо. Ступай!

Фома топчется на месте и кряхтит. Чаадаев встает, наливает ему стакан вина и подносит. Фома выпивает, крякает, берет крошку с края стола, бросает ее в рот.

Фома. Покорно благодарю!

Фома опять топчется и кряхтит.

Чаадаев. Ступай, ступай! Нету вина! (Фома вздыхает и уходит).

Первым вылезает Дельвиг. Он протягивает руку под стол и тащит оттуда Александра.

Дельвиг. От смертных восхитит бессмертного Аполлон на Олимп торжествующий!

Все спрятавшиеся выбираются наружу.

Александр. Я думал… я забыл, что думал.

Все смеются.

Робкое, осторожное постукивание в дверь. Все настораживаются. Чаадаев отворяет дверь. За дверью стоит Екатерина Андреевна Карамзина, прелестная зрелая красавица. Александр глядит на нее, замерши на месте.

Екатерина Карамзина. Простите, я, кажется, ошиблась…

Чаадаев (слегка теряясь). Прошу вас, прошу вас, сударыня… Чем могу служить?

Екатерина (входя). Я вам помешала…

Чаадаев (смущенно). О нет, сударыня мы вам помешали! А вы отнюдь! Прошу вас…

Екатерина (с интересом наблюдая вытянувшихся перед нею офицеров — Чаадаева и Петрова, замерших, пораженных лицеистов и лишь одного равнодушного — Василия Львовича). Я хотела спросить… меня направили сюда…

Василий Львович. Здравствуйте, матушка моя, Катерина Андреевна!

Екатерина. Ах, это вы здесь! Как я рада, как я рада, Василий Львович, — здравствуйте, здравствуйте, наш милый поэт!

Василий Львович. Готов служить вам, Катерина Андреевна! Готов служить, а чем, не знаю!

Екатерина. А мне нужно найти комендантского адъютанта, — если не запамятовала, штабс-капитана Петрова. Нам отвели на жительство китайские домики, я бы хотела их осмотреть…

Василий Львович (на Захария Петрова). Да вот он, балбес!

Петров. Штабс-капитан Петров к вашим услугам, сударыня!

Екатерина. Помогите мне… (Делает общий поклон, Петров берет ее об руку, Василий Львович берет ее под другую руку, все трое уходят).

Краткая пауза.

Кюхельбекер. Что же это такое?

Пущин. А мы с тобой уже видели ее!

Кюхельбекер. Видели! Значит, я тогда не успел наглядеться на нее.

Пущин. А теперь нагляделся?

Кюхельбекер. Нет еще. Завтра пойду, где китайские домики, и погляжу снова. Это вдохновение!

Дельвиг. Саша, это она. Теперь ты знаешь ее имя.

Пушкин молчит.

Зала в Лицее, где идет публичный экзамен. Экзаменационный длинный стол под бархатом; за столом сидят директор Лицея Е. А. Энгельгардт, преподаватели Лицея, приглашенные лица — генерал, высшие чиновники, в центре ветхий Г. Р. Державин. В публике сидят сановники, родители и родственники лицеистов, гости. Среди публики мы видим и знакомые лица: сестру Александра — Ольгу Сергеевну, Василия Львовича, Екатерину Андреевну Карамзину, Петрова, Чаадаева, датского посла, даму с усами.

В стороне расположена широкая лестница, ведущая на второй этаж. На лестнице тесно стоят барские люди и сосредоточенно следят за экзаменом; среди них находится Арина Родионовна, рядом с нею Маша и Даша, здесь же и музыкант, игравший на скрипке в людской Ольги Сергеевны; Фома также здесь, но он на более привилегированном месте — в самом низу лестницы и сторожит порядок. Все эти люди соответственно случаю принарядились во что могли.

Идет экзамен. У стола стоит Кюхельбекер. Он только что промолвил последний свой стих:

Энгельгардт (к Державину). Гаврила Романович, ваше суждение в сем предмете непререкаемо.

Державин глядит дремлющими глазами, молчит.

Энгельгардт. Размер стихов соблюден правильный, и каждый стих отягощен мыслию… Однако же судить о всех таинствах поэзии я, Гаврила Романович, не смею… (К другим членам экзаменационной комиссии). Имеете суждение, господа?

1-й преподаватель. В присутствии их превосходительства Гаврилы Романовича Державина наше суждение недостаточно, Егор Антонович.

2-й преподаватель. Есть погрешности противу точности рифм, но сии погрешности терпимы.

Энгельгардт (к генералу). Ваше превосходительство, вы имеете мнение?

Генерал. Гм… Имею! В сочинении этого… его. (К Кюхельбекеру). Как вас зовут?

Кюхельбекер. Кюхельбекер Вильгельм Карлович!

Генерал. Отчества не надо — вам рано носить отчество! В сочинении Кюхельбекера Вильгельма я не чувствую — как бы сказать… я не чувствую чувства! Вот именно: не чувствую чувства!

Кюхельбекер. Вы не поняли моего сочинения!

Генерал. Как-с? Что вы изволили сказать?

Кюхельбекер. Я сказал — вы не поняли поэзии.

Генерал. Гм… Дерзновенно!

Энгельгардт. Кюхельбекер, суждение принадлежит нам, а не вам… (К Державину). Гаврила Романович, мы осмелимся вас просить…

Державин. Еще! Еще!

Энгельгардт (к Кюхельбекеру). Еще прочтите!

Кюхельбекер. Что прочитать?

Энгельгардт. Читайте, что считаете достойным.