Пилигримы
Мы долго шли, два пилигрима, —
Из мутной глубины веков,
Среди полей необозримых
И многошумных городов.
Мы исходили все дороги,
Пропели громко все псалмы
С единственной тоской о Боге,
Которого искали мы.
Мы шли размеренной походкой,
Не поднимая головы,
И были дни, как наши чётки,
Однообразны и мертвы.
Мы голубых цветов не рвали
В тумане утренних полей.
Мы ничего не замечали
На этой солнечной земле.
В веках, нерадостно и строго,
День ото дня, из часа в час
Мы громко прославляли Бога,
Непостижимого для нас.
И долго шли мы, пилигримы,
В пыли разорванных одежд.
И ничего не сберегли мы —
Ни слёз, ни веры, ни надежд.
И вот, почти у края гроба,
Почти переступив черту,
Мы вдруг почувствовали оба
Усталость, боль и нищету.
Тогда в тумане ночи душной
Нам обозначился вдали
Пустой, уже давно ненужный,
Неверный Иерусалим.
«В окно смеётся синеватый день…»
В окно смеётся синеватый день,
Ложатся на постель лучи косые.
Лиловая мохнатая сирень
Напоминает детство и Россию.
Стук сердца и тревожный стук часов.
А в сердце — дрожь, усталость и безволье.
И захотелось вдруг до слёз, до боли
Каких-то нежных, ласковых стихов.
Пора
Пора, пора, мой нежный друг, —
Мой тихий друг, пора!
Здесь только крест из цепких рук
Над «завтра» и «вчера».
Здесь только матовый рассвет —
Который день подряд.
И бред — неповторимый бред
И тонкий, сладкий яд.
И утром, чуть сверкнёт заря,
Кричит на башне медь,
Что больше нечего терять
И не о чем жалеть.
Пусть гордо лжет ей набат
Над площадью пустой.
Но взгляд, твой неподвижный взгляд,
Уже совсем — не твой…
Пора, пора! Как пуст наш дом,
Безмолвны вечера.
И руки сложены крестом
Над «завтра» и «вчера».
И вновь над площадью с утра
Кричит, рыдая, медь,
Что нет ни «завтра», ни «вчера»,
Что нечего жалеть.
Есть только боль тупых утрат,
Пустые вечера.
И взгляд — недвижный взгляд с утра,
И грустное — пора.
«Руки крестом на груди…»
Руки крестом на груди.
Полузакрыты глаза.
Что там ещё впереди?
Солнце? Безбурность? Гроза?
Снится лазоревый сон,
Снится, что я не одна.
В матовой пене времен —
Сон, тишина и весна.
Больше не будет утрат,
Всё для тебя сберегу.
Перекривится с утра
Тонкая линия губ.
Не уходи, подожди.
Знаешь, что будет потом? —
И неспроста на груди
Слабые руки крестом.
«Папоротник, тонкие берёзки…»
Папоротник, тонкие берёзки,
Тихий свет, вечерний тихий свет,
И колес автомобильный след
На пустом и мшистом перекрестке.
Ни стихов, ни боли, ни мучений.
Жизнь таинственно упрощена.
За спиной — лесная тишина,
Нежные, взволнованные тени.
Только позже, на лесной опушке
Тихо дрогнула в руке рука…
— Я не думала, что жизнь хрупка,
Как фарфоровая безделушка.
«Забыть о напряжённых днях…»
Забыть о напряжённых днях,
О трудном детстве, о России:
Не мудрствуя и не кляня,
Перечеркнуть года пустые;
Не замечать больших утрат
(Какое мертвенное слово).
Не понимать, что дни летят
Бессмысленно и бестолково;
Совсем и навсегда простить
Все заблужденья и ошибки,
И губы твердо заклеймить
Почти естественной улыбкой…
— Тогда и жить, в простом тепле,
Среди давно привычных вздохов,
На этой солнечной земле,
В конце концов, не так уж плохо.
«Ты мечтаешь: „Вот вернусь домой…“»
Ты мечтаешь: «Вот вернусь домой,
Будет чай с малиновым вареньем,
На террасе — дрогнувшие тени,
Синий, вечереющий покой».
Ты с мальчонкой ласково сидишь…
«Занят я наукой и искусством…»
Вспомним мы с таким хорошим чувством
Про большой и бедственный Париж.
Про неповторимое изгнанье,
Про пустые мертвенные дни…
Загорятся ранние огни
В тонком, нарастающем тумане…
Синий вечер затенит окно,
А над лампой — бабочки ночные…
— Глупый друг, ты упустил одно:
Что не будет главного — России.