Спустя двадцать минут Бени Авни вдруг вскочил, оделся, спустился в подвал, зажег свет, который разогнал целый полк разных жучков, бросившихся врассыпную, обозрел ящики и чемоданы, потрогал электродрель, хлопнул по винной бочке, ответившей ему глухим звуком пустоты, выключил свет, поднялся в кухню. Поколебавшись две-три секунды, надел свою замшевую куртку поверх плотного свитера, вышел из дома, не запирая его. Заторопился, пригнув плечи, весь устремившись вперед, словно борясь с сильным встречным ветром, и отправился искать свою жену.
В пятницу, в полуденные часы, на улицах деревни не встретишь ни души: все отдыхают после короткого рабочего дня, набираясь сил, чтобы достойно отпраздновать Субботу.
Был серый влажный день, низкие облака лежали на крышах домов, и клочья тонкого тумана плыли по пустынным улицам. Дома, стоявшие по обеим сторонам улицы с опущенными жалюзи, были объяты дремой. Полуденный ветер февраля перекатывал обрывок старой газеты по всей ширине пустынной проезжей части, и Бени нагнулся, подобрал обрывок и бросил его в урну. Большой беспородный пес увязался за ним у парка Первопроходцев и шел следом, рыча и скаля зубы. Бени прикрикнул на собаку, но та сделала стойку, напружинившись, как бы готовясь к прыжку. Бени нагнулся, поднял камешек и занес руку. Пес отошел, поджав хвост, но продолжал следовать за Бени Авни на безопасном расстоянии. Так и шли вдвоем вдоль пустынной улицы, примерно метров десять было между ними, затем они повернули на улицу Первооснователей. И тут все жалюзи закрыты, и тут полуденный отдых. У большинства домов жалюзи были из дерева, старинные, покрытые зеленой выцветшей краской, и отдельные планки уже просто отсутствовали.
В усадьбах, в бывших хозяйственных дворах, ныне всецело отданных во власть запустения, Бени Авни видел то заброшенную голубятню, то крытый загон для коз, превратившийся в склад, то пустую собачью будку, то остов древнего грузовичка, по самые бедра увязшего в буйной траве рядом с заброшенным навесом из жести. Высокие пальмы росли перед домами. И перед его домом были когда-то две старые пальмы, но по просьбе Навы срубили их четыре года тому назад, потому что листва их, шелестевшая на ветру под окном спальни, раздражая и печаля Наву, мешала ей спать.
В некоторых дворах росли кусты жасмина и аспарагус, а в других поднимались лишь дикие травы меж высоких сосен, таинственно шептавшихся с ветром.
Бени Авни стремительной походкой, чуть подавшись вперед, миновал всю улицу Первооснователей и улицу Двенадцати Колен Израилевых, оставил позади парк Памяти, задержавшись на минутку у скамейки, на которой, как рассказал ему Адаль, сидела Нава, когда просила занести записочку со словами «не беспокойся обо мне» Бени в его временный кабинет в здании местного совета.
Когда Бени Авни остановился рядом со скамейкой, то на расстоянии десяти метров от него замер пес, следовавший за ним. На сей раз собака не рычала, не скалила зубы, а вглядывалась в Бени умным, испытующим взглядом.
Нава забеременела, когда они еще не были женаты и учились в Тель-Авиве, она — в Учительской семинарии, он — в университете, на экономическом факультете. Оба сразу же согласились, что беременность эта абсолютно лишняя и необходимо от нее избавиться. Но за два часа до того, как подходила назначенная на десять утра очередь в частной клинике на улице Рейнес, Нава передумала. Она приникла к его груди и залилась слезами. Он не уступал, увещевал ее: мол, будь разумной, ведь выхода-то у нас нет, да и всех дел тут, все равно что вырвать зуб мудрости.
Он ждал ее в кафе напротив клиники, прочитал две вечерние газеты, вместе со спортивными приложениями. Спустя почти два часа вышла Нава, очень бледная, и вдвоем они вернулись на такси в студенческое общежитие. В комнате Бени уже ждали шестеро или семеро шумных студентов, парни и девушки, собравшиеся на какое-то давно намеченное заседание. Нава лежала на кровати в углу комнаты, накрывшись с головой одеялом, но споры, крики, шутки, анекдоты и сигаретный дым проникали и туда. Ее одолели слабость и тошнота, она с трудом пробралась меж собравшимися, цепляясь за стены, в туалет. Голова ее кружилась, начались боли, потому что действие наркоза прекратилось. В туалете она обнаружила, что кого-то стошнило прямо на пол да и крышка унитаза испачкана блевотиной. Она не могла удержаться, и ее тоже вырвало. Потом она еще долго оставалась в туалете, плакала там стоя, уткнувшись лицом в прижатые к стене ладони, пока не разошлись все эти шумные гости… Бени нашел ее, стоящую в туалете, плачущую, дрожащую, обнял за плечи и бережно повел в комнату, чтобы уложить в постель. Через два года они поженились, но Нава долго не могла забеременеть. Всевозможные врачи помогали ей разными процедурами. И спустя еще пять лет родились девочки-близняшки Юваль и Инбаль. О том дне в комнате тель-авивского студенческого общежития Нава и Бени никогда не говорили. Будто условились между собой не вспоминать об этом. Нава преподавала в школе, а в свободные часы лепила на застекленной веранде всяких чудищ и головы боксеров со сломанными носами, обжигая их в печи, что стояла в сарае. Бени Авни был избран главой местного совета поселка Тель-Илан, и почти все жители относились к нему с приязнью и симпатией, потому что умел он выслушать каждого, кто к нему обращался, был скромным и дружелюбным. Хотя и умел подчинить желания других своим собственным, однако делал это так, что, уступив ему, другие об этом и не догадывались.
На углу возле синагоги он остановился поглядеть, не следует ли за ним по пятам тот самый пес. Собака замедлила шаг у дворовых ворот — хвост поджат, пасть чуть приоткрыта — и глядела на Бени снисходительно и с любопытством. Бени позвал собаку низким голосом: «Ко мне, ко мне». И пес поднял уши, потом прижал их к черепу, розовый язык его чуть вывалился из пасти. Он явно интересовался Бени, но предпочел сохранять дистанцию.
Ни души не было на улицах деревни, ни кошки, ни птицы, только он, да пес, да еще облака, плывшие так низко, что почти касались верхушек кипарисов.
У водонапорной башни, стоявшей на трех бетонных опорах, располагалось общественное бомбоубежище. Бени Авни попробовал толкнуть железную дверь и обнаружил, что она не заперта. Он спустился вниз на двенадцать ступенек. Дуновение сырости и плесени коснулось его кожи, он нащупал выключатель, но света в убежище не было. Бени тем не менее прошел в глубь темного пространства, прокладывая себе путь почти вслепую мимо неясно различимых предметов: горы матрацев, раскладных коек, полуразвалившейся тумбочки. Он глубоко вдохнул густой воздух и так же ощупью стал пробираться ко входу, к лестнице. По пути вновь попытался включить свет. Безрезультатно. Потом он закрыл железную дверь и вышел на пустынную улицу.
Ветер тем временем почти утих, но туман сгустился, размыв очертания старых домов, иные из которых были построены более ста лет тому назад. Желтая штукатурка местами потрескалась и облупилась, оставив там и сям серые прогалины. Старые сосны росли во дворах, а дом от дома отделяла стена кипарисов.
В непроходимых зарослях дикой травы, крапивы, пырея, вьюнка тут и там валялись то проржавевшая машинка для подрезки живой изгороди, то полуразвалившееся корыто.
Бени Авни тихонько свистнул собаке, но пес все еще соблюдал дистанцию. Перед зданием синагоги, возведенной в те первые дни, когда строилась вся деревня Тель-Илан, в самом начале двадцатого века, была установлена доска объявлений, где висели афиши спектаклей, кинофильмов, а также реклама местного винного погребка. Кроме того, на этой же доске размещались объявления поселкового совета за его, Бени, подписью. Он задержался на минуту, просмотрел объявления, и они почему-то показались ему ошибочными, а то и просто излишними. На мгновение привиделось ему, что некто ссутулившийся показался на углу улицы, но, приблизившись, он обнаружил, что это всего лишь окутанные туманом кусты. На фронтоне синагоги укреплена была традиционная менора — семисвечник, сработанный из металла, а резные двери украшали львы и шестиконечные звезды. Бени поднялся на пять ступенек, толкнул незапертую дверь. В зале синагоги стояла прохладная, чуточку пыльная полутьма. Над шкафом, в котором хранились свитки Торы, прикрытым вышитым золотом занавесом, реяли освещенные бледной электрической лампочкой в форме свечи — «вечного огня» — слова из Книги Псалмов: «Представляю Господа пред собою всегда». Несколько минут бродил Бени Авни меж сидений в полумраке, а затем поднялся на галерею, отведенную для женщин. На скамейках там и сям лежали потрепанные молитвенники в черных переплетах. Запах застарелого пота, смешавшийся с запахом ветхих переплетов, коснулся его ноздрей. Он пощупал одну из скамеек, потому что на минуту ему показалось, будто чей-то чепец или платок все еще лежит на скамье.