Не помню точно, как меня уговорили, но, по-моему, в этот процесс был даже вовлечен врач, знакомый дяди Ульрика, из-за чего, собственно, мы с ним и задержались. Так или иначе, мы приехали в аэропорт «Каструп», прошли регистрацию и отправились в дьюти фри. Я, напичканный успокоительными, хотел колу и жвачку, а дядя Ульрик — виски.

Потом мы стояли на залитой солнцем галерее, ожидая посадки на свой рейс, наблюдали за взлетающими и приземляющимися самолетами, и тут дядя Ульрик сказал:

— Нильс, представь себе, что мы сейчас находимся у поверхности океана, а там… — он указал в высокое голубое небо, — бескрайняя толща, в которой плавают киты, дельфины, акулы, медузы и прочая живность. Время от времени они всплывают сюда, к поверхности, чтобы отдохнуть или глотнуть свежего воздуха. Представил?

Я еще раз посмотрел на садящийся самолет, и у меня закружилась голова, как у человека, глядящего в пропасть. Мир перевернулся. Пузатые киты с огромными плавниками-крыльями отрывались от поверхности и уходили в бесконечные глубины, чтобы через несколько часов и тысячи километров снова всплыть и отдохнуть. Помимо китов, в безднах пятого океана обитали юркие и быстрые дельфины — под этих животных подходили спортивные самолеты, хищные акулы — истребители, неторопливые морские черепахи — вертолеты, вальяжные дельтапланы — скаты, величественные дирижабли — китовые акулы и медузы — воздушные шары.

И тут у меня в голове что-то как будто переключилось, словно бы щелкнуло некое реле, и страх исчез. В самом деле, не могут же киты, дельфины и рыбы утонуть в океане! Находясь в воздухе, они живут в своей стихии, а земля дает им приют и возможность набраться сил перед новым плаванием. Воодушевленный, я потащил дядю Ульрика к игровым автоматам, а он, шагая за мной, потягивал свой виски из упрятанной в бумажный пакет бутылочки и посмеивался.

Конечно, московский аэропорт «Внуково» не похож на «Каструп», да и мысли мои перед вылетом заняты одной лишь Аритой — черт, ну почему бог или дьявол поставил нам подножку и ей не удалось полететь со мной?! — однако, идя на посадку, я все же вспомнил дядю Ульрика и его теорию. В свое время я разработал целый классификатор, по которому выходило, что «Боинги» — это скучные полосатые киты, а «Аэробусы» — веселые и дружелюбные горбачи.

Я сегодня лечу на горбаче «Саса», ну или «Скандинавских авиалиний». Мое место — в хвосте салона, у окна. С некоторых пор я не летаю бизнес-классом, стараясь, чтобы при регистрации мне досталось именно такое место — сзади и с одним соседом.

Тут нет никакой паранойи, просто по статистике наибольшие шансы выжить именно у летящих в хвосте, а у окна веселее.

Моей соседкой оказывается странная дама лет тридцати пяти с коричневой от загара кожей, очень короткими белыми волосами и пронзительно-голубыми глазами-прицелами. На ней замшевая куртка, шерстяные клетчатые брюки и почему-то высокие коричневые сапоги для верховой езды.

— Здравствуйте, — говорит она мне по-русски с сильным акцентом и улыбается, показывая мелкие и очень белые — как волосы — зубы.

— Goddag! — приветствую я ее по-датски, что логично, учитывая, куда мы летим.

Однако моя логика дает сбой — дама улыбается еще приветливее и сообщает по-английски, что она — австрийка, датского языка, к сожалению, не знает, английский не любит, поэтому общаться с ней можно по-русски, если я, конечно, могу это себе позволить.

Хмыкаю — однако! Чего она вообще решила, что я буду с ней общаться? У меня внутри все дрожит и плавится от горечи разлуки с любимой девушкой, которой я только что сделал предложение, а тут эта загорелая нахалка. Небось считает себя неотразимой и привыкла, что все мужчины при виде ее вываливают языки.

Не дождавшись от меня ответа, дама достает из сумки вязание, надевает очочки и начинает постукивать стальными спицами. Я вижу ее руки, тонкие сухие пальцы и вдруг понимаю, что ей вовсе не тридцать пять и даже не сорок пять. Пожалуй, что и свои пятьдесят пять эта женщина тоже разменяла…

— Не любите старость? — искоса поглядывая на меня, говорит она. — Понимаю. Вы молоды, влюблены. Старость для вас равняется смерти. Она страшит вас, она тянет из темноты костлявые руки…

Меня передергивает — она попала в точку. Я действительно до жути боюсь старух. Это фобия, от которой практически нет спасения. Помогает только алкоголь.

И Арита.

— Не бойтесь, — доброжелательно продолжает моя соседка. — Я не старуха, хотя и прожила долгую жизнь. Меня зовут Уши, и я летала в Москву встретиться с любимым. Он альпинист, летел сюда из Китая.

Непроизвольно удивляюсь.

— Почему в Москве?

Она отвечает с обезоруживающей простотой:

— Тут нет гор.

За этой короткой фразой для меня неожиданно открывается целый мир, целая жизнь этой странной женщины. Жизнь — и трагедия.

Я словно смотрю документальное кино: она, молодая, красивая, он — тоже молодой, тоже красавец, а кроме того, уже знаменитость. Потом трагедия — у него во время восхождения на одну из величайших вершин мира Нанга Парбат гибнет брат, ему требуется поддержка, помощь, душевное тепло, и она бросает все — мужа-аристократа, детей — и мчится к нему, отдавая всю себя… Но проходит время, и горы властно зовут его. И он уезжает. Сперва ненадолго, потом — на более продолжительный период, потом еще и еще…

— Мы расстались на два десятка лет, — под стук спиц рассказывает Уши. — Виделись изредка. Шло время. Он покорил на этой планете все, что только можно. И вернулся.

Она улыбается, но я вижу слезы, глубоко упрятанные в ее прозрачных, ледниковых глазах. Я понимаю, откуда эти слезы. Русские говорят «дорого яичко ко Христову дню». Однако счастье по заказу не бывает.

Наш кит уже давно оторвался от поверхности и нырнул в толщу пятого океана. Стюардессы разнесли напитки, скоро должен быть ланч. Я то и дело посматриваю в окно, на белые громады облачных замков, а Уши, постукивая спицами, рассказывает мне про снежные вершины, про кислородное голодание, про палатки типа «гималайка», шерпов, «живые» ледники, горную болезнь и погибших друзей и знакомых. И про триумфы, победы, чествования, пресс-конференции, приглашения и приемы у сильных мира сего…

— Быть девушкой альпиниста — это большое счастье, — говорит она.

И тогда я задаю вопрос, который возникает у меня совершенно нелогично, вразрез всему сказанному.

— Зачем вы это все терпите?!

Она откладывает спицы на откидной столик, снимает очки, поворачивается ко мне и смотрит таким взглядом, что меня продирает озноб.

— Любовь — это жертва, — наконец отвечает она. И добавляет после секундной паузы: — Не зря говорят, что Бог и есть любовь. Только ему — и ей — человек способен жертвовать что-то безвозмездно. Наверное, это не случайно… Я скажу вам еще одну вещь. Есть, точнее, был такой поэт — Александр Кочетков. Он написал стихи, хорошие и правильные стихи, их должен знать каждый влюбленный. Вот, послушайте…

И откинув голову на спинку кресла, Уши прикрывает глаза, начинает читать:

В Копенгагене меня встречает отец. Мы прощаемся с Уши, и она уходит по светлому коридору аэропорта — непреклонная, прямая, уверенная в себе и своей правоте. И я понимаю, что кто-то там, наверху, не случайно свел нас на соседних креслах воздушного кита-горбача.

Отец совсем не изменился за те семь или восемь месяцев, что мы с ним не виделись. Он жмет мне руку, хлопает по плечу.

— Долго же ты летел!