– Я не думал, что это может быть интересно вообще кому бы то ни было.

– А вот тут он не прав, правда, милочка? – на этот раз обращаясь к Пэт, которой, по счастью, не пришлось придумывать никакого ответа, поскольку прежде, чем она успела раскрыть рот, Корделия продолжала: – Я имею в виду, просто уморительно, что нам с этой Анной Павловой никак не дают познакомиться; даже, я бы сказала, самую капельку подозрительно.

– Я охотно верю, что по-твоему это, как ты выражаешься, уморительно, – проговорил Ричард ровным голосом, – а может, даже и более того, но мне в любом случае представляется, что такие вещи не пристало обсуждать при посторонних.

– Тебе представляется! Не пристало! При посторонних! Путик, а может, ты немножко слишком все утрируешь?

– Вполне возможно. И тем не менее не стоит, прости за выражение, обсуждать такие вещи в присутствии чужого человека, кто бы это ни был, с какой бы любовью и доверием ты к нему ни относилась. Прости, Пэт, я понимаю, что ты чувствуешь себя лишней при этом разговоре.

Пэт чувствовала себя тут лишней уже довольно давно, фактически с самого прихода, а в последнюю минуту приняла твердое решение уйти, впрочем, все еще недостаточно твердое, чтобы подняться с жуткого, поддельно-георгианского стула, на котором она сидела, Удерживало ее на месте ощущение, что эти двое еще никогда или почти никогда так не говорили друг с дружкой, вот она и медлила, бормоча, что да, уже пора, поглядывала на часы и т. д. Все это, впрочем, не значило, что она станет пересказывать эту сцену Гарри в меньших подробностях, чем обычно.

– Боюсь, – продолжала в это время Корделия, – что я не совсем до конца понимаю, о чем именно мы с тобой говорим, путик.

– Нет, ты прекрасно все понимаешь, Корделия, – все так же ровно отозвался Ричард. – Это если посмотреть с одной стороны. А с другой, мы с тобой говорим ни о чем. Просто ни о чем.

– Хорошо, если мы говорим ни о чем, брямо уж даг ни о чем, дай мне телефон этой девушки, мы с ней договоримся, я свожу ее в «Хэрродз», пусть порадуется.

– Она не говорит по-английски. И ты это знаешь.

– Да уж поймет как-нибудь, если я ей скажу: идем большой-пребольшой дорогой магазин, продает красивые дорогие вещи, ты выбирать, забирать с собой, я платить деньги.

Это свежее дополнение к знаменитой серии перлов корделианского вкуса и интеллекта, возможно и не попало бы в разряд шедевров, не распахни она так широко свои миндалевидные глаза и не произнеси всю фразу глуховатым, отрывистым басо-баритоном, – по всему можно было подумать, что она пытается пошутить, хотя уж кто-кто, а ее муж был никак не способен оценить эту шутку. Пэт же почувствовала, что у нее раскаляется загривок.

Она не могла понять одного: почему Ричард, если только он не набирается храбрости, чтобы прикончить жену на месте, хотя бы не выйдет из комнаты. Однако, звучно переглотнув, – Пэт подумала, что такое вряд ли возможно без долгой практики, – он проговорил все так же ровно:

– Анна Данилова – не дикарка, а русская интеллигентка. Как и почти все русские, она небогата, а если бы и была богата, то не смогла бы привезти с собой много денег и поэтому не может тратиться на одежду. Она невероятно независима и не станет принимать подачки. Было бы жестоко совать ей под нос то, что она не может себе позволить. Это было бы просто…

Ричард осекся, все-таки не выговорив, как именно называется такое поведение.

Воспитанно выждав, пока он не выскажет все до последнего слова, Корделия проговорила:

– Как, однако, много ты успел узнать об этой девушке, путик, хотя вы знакомы-то – сколько там? Пару дней? Впрочем, ты же непревзойденный специалист по русским, как глупо с моей стороны об этом забывать.

– Мне вообще приходилось иногда общаться с существами, достойными называться людьми.

– Да что ты говоришь? Гаг дибе буовезло, однако. Мне такие почти никогда не попадаются. Но, не хочу тебя обидеть, путик, ты не так уж хорошо разбираешься в существах, называемых женщинами. Если бы разбирался, ты бы знал, что любой женщине, русской, сиамке, эскимоске, за глаза хватит для счастья уже и того, чтобы просто прийти в такое место и посмотреть на все эти вещи, без всякой мысли о том, чтобы их купить.

– Может, так и есть, – ответил Ричард. – Об этом я ничего не знаю. Но мне не нравится эта затея. Анна совсем не такой человек.

– Ну вот, опять все сначала. Не такой человек, чтобы любоваться на всякие изящные финтифлюшки, продукты прогнившего капитализма. Боишься, что это ранит или оскорбит ее бедную коммунистическую душу?

– Люди вроде Анны не мыслят больше такими категориями, если вообще когда-либо мыслили.

– Послушай, Ричард, – заговорила Корделия, и голос ее напоминал голос нормального человека больше, чем когда бы то ни было, – я не могу понять, почему тебя так раздражает мысль о том, что молодую русскую женщину отведет в большой лондонский универмаг другая женщина, которая там уже бывала, которая, возможно, не говорит на ее языке, но хочет доставить ей радость, и прочее, и прочее. Она ведь не слепая, правда? Зачем поднимать такой шум?

– Потому что речь идет не просто о другой женщине, а о конкретной женщине.

Ричард снова осекся, а Пэт закончила за него разумеется не размыкая губ: «То есть о тебе, милочка а в тебе нельзя не сомневаться, вернее, можно даже не сомневаться, что ты выжмешь из этой щекотливой ситуации все до последней капли, в смысле возможности смутить и унизить человека, оказавшегося в чертовски непривычном для него положении, милочка». Потом, по-прежнему беззвучно, она добавила, но уже от себя: «И, сколько я помню, пока Ричард не вошел в комнату, ты прекрасно говорила по-русски?»

– Ты хочешь сказать, речь идет о богатой женщине, – изрекла Корделия, вернувшись к своему обычному тону.

– И это тоже, но…

– Ну так, боюсь, с этим я вряд ли что-то смогу поделать, тебе просто придется смириться. Я-то думала, что ты уже смирился, ведь у тебя было не так мало времени, правда? И еще я думала, ты успел заметить, что я не из тех богатых женщин, которые хвастаются своими деньгами направо и налево, желая показать другим их ничтожество. Если ты решил, что я собираюсь рядить твою русскую крестьяночку в норковые шубы и бриллианты, то ты ничего не понял, путик. В любом случае я уверена, что в ней слишком сильно здоровое чувство независимости, чтобы вытрясать дорогие подарки из богатой капиталистки. И потом, она ведь поэтесса, и, как ты говоришь, талантливая, поэтому наверняка вообще выше всего этого.

На сей раз Ричард молчал, пока не убедился, что она сказала все до последнего слова. Потом он бросил на Пэт взгляд, исполненный отчаяния, мольбы, а возможно, еще и упрека. Пэт внезапно сообразила, как впоследствии выразилась, рассказывая об этом Гарри, что еще одна неприятность общения с Корделией состоит в том, что из простого наблюдателя ты невольно превращаешься в сообщника.

– Я тоже с вами пойду, – сказала она Корделии.

– Ну что ты, милочка, зачем такие жертвы.

– Какие могут быть жертвы, для меня это удовольствие, уверяю тебя. Я сто лет не была в «Хэрродзе», если ты именно туда решила отвести… забыла, как ее имя.

– Но у тебя ведь столько своих дел, ты не можешь» так просто…

– Я осенью должна сниматься в сериале, но мне еще даже сценарий не прислали, так что, вот, например, сегодня, я даже смогла приехать к тебе, и никаких жертв. Сама видишь. Нет, я правда с удовольствием пойду с вами.

– Вот ее телефон, – Ричард подал реплику с такой точностью, будто они все утро репетировали. – Зовут ее Анна Данилова. У тебя есть чем записать?

Потерпев поражение на этом фронте, Корделия отыгралась, всучив-таки Пэт книгу про Афины (издательство «Ганимед», 1937 год), – согласиться ее взять было само по себе не столь уж обременительно, если бы это согласие не влекло за собой дополнительного наказания в виде череды звонков: первый – сегодня вечером, в половине двенадцатого, или завтра, задолго до рассвета, – с требованием отчитаться, как продвигается чтение, а потом, через пару дней, – настойчивые и непрекращающиеся просьбы немедленно книгу вернуть. Чтобы смягчить впечатление, а также продемонстрировать, что никакой размолвки между ними не было и не могло быть, Пэт была доверена записка для передачи разведенной невестке некоего графа, которая жила всего в минуте-другой от ее дома, она же все равно поедет на такси. Гарри, предки которого происходили из Шотландии, говорил, бывало, что Корделия – девка не промах, хотя гораздо чаще высказывался о ней в других выражениях.