– У дебя в гроватке… збрядан бистоулет…

А ждо он игружежный, здрашиле дела нет…

Куплетов Корделии хватило до самой входной двери – звонок к этому времени прозвенел второй раз, дав ей возможность истошно выкрикнуть «Иду!» на расстоянии тридцати – сорока сантиметров от замочной скважины и в ту же секунду настежь распахнуть дверь. К некоторому ее прискорбию, моложавая и миловидная женщина, стоявшая на пороге, была поглощена созерцанием двух хорошо одетых негров, которые как раз собирались затеять поблизости драку. Убедившись, что драка не состоится, она повернулась к Корделии. В руке у нее был полиэтиленовый мешочек на несколько размеров мельче упомянутых ранее полномасштабных пакетов.

– Здравствуй, милочка, – проговорила Корделия голосом, сходившим у нее за монотонный, и, закончив на этом приветствия, зашагала прочь через прихожую.

Милочка, именуемая также Пэт Добс, сообщила ей вдогонку:

– К сожалению, скатов не оказалось.

Корделия остановилась как вкопанная.

– Что? Извини, милочка, я не расслышала. Что ты сказала?

– Скатов сегодня в рыбном магазине не было, продавец сказал, их привозят только по средам, и я вместо этого купила двух отличных камбал.

– Они совсем не похожи на скатов, милочка.

– Ну, раз уж на то пошло, наверное, медузы тебе подошли бы больше.

– А у них были медузы? Удивительно.

– Не было. Точнее, я не видела. И не спрашивала.

– Что ж, – проговорила Корделия, – тогда будь добра, положи эту… рыбу в холодильник. – Голос ее звучал тускло.

– Хорошо.

– Только, разумеется, не в морозильник.

Убирая камбал в холодильник, Пэт Добс тоже бормотала себе под нос, но куда более связно, чем Корделия. Когда-то они были соседками, но потом Пэт и Гарри поняли, что этот район для них дороговат, а кроме того, тут живет Корделия. Тем не менее бывшие соседки поддерживали довольно тесные отношения: Корделия – чтобы гонять Пэт по поручениям, брюзжать и говорить ей гадости, Пэт – из угрюмого любопытства. Вернее, так это называл Гарри, когда не употреблял слова «мазохизм», «чертово женское самоотречение» и тому подобное. Впрочем, весь этот набор слов был в общем-то не вполне по делу, если только не считать «мазохизм» синонимом «развлечения». Так уж случилось, что Пэт была сегодня совершенно свободна и даже подумывала, что пора полюбопытствовать, чем там занимается старая кляча Корделия, а ее жалобы на то, что ей сегодня некогда, были лишь одним из способов исторгнуть из этой дурищи очередную порцию хамских словечек. Так, к примеру, Пэт отлично знала, где находится пресловутый рыбный магазин, собственно, она сама же и показала его Корделии пару лет назад. Ох и позабавит она сегодня вечером Гарри, причем рассказ будет украшен периодическими вспышками праведного негодования и проигрыванием на «бис» самых выдающихся фрагментов.

Один из этих будущих фрагментов, причем далеко не новый по сюжету, ожидал Пэт в гостиной. Впрочем, прежде ей пришлось стерпеть зрелище, о котором она как-то всегда забывала между посещениями, – головоломку, шахматы и кроссворд из «Таймс». Когда-то ее немного задевало, что Корделия ни разу не предложила ей поучаствовать ни в одном из этих занятий, и даже сейчас у нее зачесались руки, когда она увидела, что в кроссворд вписаны всего два слова, да и те коротенькие и в нижнем углу. Корделия, тошнотворно хорошенькая и моложавая со своими браслетами и голубыми глазами, делала вид, что поглощена какой-то книжкой с фотографиями.

– С тебя четыре пятьдесят, – напомнила Пэт. – За рыбу.

– За… ах да, конечно. Ты не могла бы мне это написать, милочка?

– Здесь, как видишь, и так написано.

Как увидел бы всякий, на протянутом чеке действительно все было написано, однако Корделия лишь промурлыкала:

– Знаешь, настолько проще, если счета присылают в конце месяца и я плачу по всем сразу.

Знаю, хмыкнула про себя Пэт, вернее, догадываюсь. Ну, давай, поехали дальше – это такой адский труд, это вам не шуточки…

– Это вам не шуточки – совсем одной вести хозяйство в таком огромном доме, ты уж мне поверь, Патрисия. Послушай-ка… Ты это читала? – Корделия приподняла книгу с колен, но недостаточно высоко и недостаточно надолго.

– Что это? – поинтересовалась Пэт, неосторожно усаживаясь на кушетку такой пухлости и податливости, что ее колени одним стремительным движением взмыли к подбородку.

– Такой замечательный автор. Тебе там удобно, милочка? Знает Афины вдоль и поперек. Парфенон Зрехтей, – проговорила Корделия, по-своему расставляя ударения. – М-м?

– Если тебя интересует, знаю ли я Афины, я там никогда не бывала.

– Так великолепно написано, и такие дивные фотографии. Тебе страшно понравится.

– Корделия, боюсь, для тебя это будет ударом, но меня Афины совершенно не интересуют.

– Я убеждена, что ты будешь в полном восторге. Возьмешь с собой, когда будешь уходить.

– А я убеждена, что мне это ни к чему, но все равно спасибо.

– Тебе будет не оторваться. Ты могла бы задержаться ненадолго?

Да, Пэт, безусловно, могла бы, и вообще ей казалось, что ее приглашали на чай. Конечно, у нее были все основания уйти прямо сейчас, однако это окончательно свело бы ее к положению девочки на побегушках: принесла что просили и проваливай, и никакого тебе чаю. Собственно, Корделия и держала всех примерно на таком положении. Однако теперь нужда принимать твердое решение отпала, поскольку мысль о чае уже мелькнула в воздухе, и Пэт была удостоена намека, что ей надо бы остаться и сказать «привет» Ричарду.

Собственно, кроме как «привет», сказать мужу Корделии ей было нечего, да и не особенно хотелось. Если бы он хотя бы раз хотя бы намеком показал, как должен относиться к этой женщине любой мужчина, если только он не безнадежный идиот и не бесчувственный чурбан, – и что должен испытывать тот, кого угораздило стать ее мужем, – вот тогда бы у Пэт было что ему сказать. Она ведь не просила ни о каких приличествующих случаю действиях – вроде того, чтобы сжечь Корделию заживо, – и даже о проявлениях солидарности, но пусть бы он время от времени хотя бы подергивал губой, или морщился, или хоть как-то выражал свои чувства. Ни намека. Может, именно поэтому Корделия его и выбрала? Единственный мужчина на свете, который считает, что она хороша такая, какая есть. Собственно, он не лишен определенного шарма, такой неброский, интеллигентный. Может быть, оставшись вдвоем… Чем представлять, что секс и Корделия могут сосуществовать в пределах одного и того же мира, Пэт вскочила, бросилась к столу с головоломкой и принялась перебирать непристроенные кусочки, поначалу – с интересом, потом – вяло и даже со смутным чувством униженности. Этим-то и было тошно всякое соприкосновение с Корделией – поначалу просыпалось любопытство, подогретое настороженностью: вот сейчас всплывут любимые темы, возможно, с новыми интересными вариациями, но проходило совсем немного времени – и накатывала тоска, и вы начинали удивляться про себя, зачем вообще вас сюда понесло, если все, что можно здесь увидеть, прекрасно известно заранее.

Впрочем, тоскливая фаза быстро прошла. Пэт услышала, как на кухне рывком, будто нажав на спусковой крючок, врубили музыкальную радиопередачу – некая пьеса из современных, скорее всего американских и мгновенно произведенных в шедевры, исполнялась с отменным размахом и ретивостью. Если в чем от Корделии и был прок, так это в заваривании чая, а раскаты музыки свидетельствовали, что она в очередной раз благополучно управилась с основной стадией процесса. Возможно, в душе она и недолюбливала музыку, однако считала, что ее надо слушать время от времени, вот и теперь оставила ее бухать и завывать там, где она создавала минимум неудобств.

Как сказал бы вам любой специалист в области корделиеведения, чай она заваривала в мгновение ока, а вот разливала и подавала его с удручающей неспешностью. Однако сегодня крошечная плосковатая чашка попала к Пэт полной почти до краев и довольно быстро, а с ней тарелка роскошного печенья, явно из какого-то особого магазина. Видимо, Корделия что-то хотела сказать, хотя начала она с обычного приказания слушать и затяжного периода хмурого молчания. Наконец она произнесла: