— Поверить не могу, что я снова о том же, но фули теперь делать? — спросил Маршал. Вопрос этот уже неоднократно поднимался в этих кругах на протяжении всей этой нелегкой дороги.

— Я не знаю, то есть я не знаю, хотя я ничего толком не знаю, но в общем надо ли Хеннинена отвести куда-то, если он в себя так и не придет сегодня.

— Типа, домой?

— Да хоть домой, нах, хоть куда, я не знаю.

Жира пару раз толкнул Хеннинена в плечо, а тот снова стал терять равновесие, так что пришлось его вернуть в прежнее положение.

— Предметы подвержены закону всемирного тяготения, — пробормотал Хеннинен. Он повторял, как заведенный, одну и ту же тягомотину с того самого момента, как уронил вазу, еще там, в гостях у Котилайнена.

— Да, да, конечно, — Жира легонько похлопал его по макушке.

Потом вдруг все на мгновение стало белым, и сразу после этого раздался оглушительный треск, словно бы все деревья в городе в один момент разнесло в щепки. А затем последовал глухой, раскатистый гром, прокатившийся вдоль по улице Ваасанкату, несколько искусственный и даже механический по звуку, он распался на отдельные части, как великая, но одичавшая популяция попрыгунчиков, которые разлетелись по подъездам и переулкам, чтобы скакать там, как сумасшедшие, между стенами.

А потом все звуки снова собрались воедино и взмыли ввысь, образовав над крышами огромный рокочущий ковер.

— Во, блин, я даже почти испугался, почти.

— Да уж, — сказал Маршал и резко встал: похоже, грозовой разряд был такой сильный, что его энергии хватило на всех, даже вставать теперь, казалось, было гораздо легче. — Как-то вдруг даже некая бодрость появилась. Это, наверное, из-за грозы, мне спать ужасно хотелось, просто невероятно, но в таком шуме разве ж заснешь.

— Только не говори, что ты прямо здесь собирался спать?

— Почему нет.

— О Боже, какой ужас! — воскликнул Жира и тоже встал.

— Где ужас? — спросил Хеннинен и наконец оторвал взгляд от скопившейся под его ногами лужи.

— Похоже, в живых нас осталось две с половиной трети, — вздохнул Маршал.

— Прости, но я тебя не понимаю, — сказал Жира.

— Ничего, ничего. Я просто хотел сказать, что Хенни, вот черт, как же это мы раньше-то не додумались, это же женское имя — Хенни. Фамилия нашего друга Хеннинена состоит наполовину из женского имени. Даже из девчачьего. Даже, точнее сказать, это целиком и есть женское имя, потому как «нен» — это древний уменьшительно-ласкательный суфикс.

— Гм, — промычал Хеннинен.

— То есть, ну конечно. Я хотел сказать, что Хеннинен уже подает признаки жизни, хотя, конечно, в целом он еще не с нами.

— Предметы имеют странную склонность к падению, — сказал Хеннинен.

Новая молния с треском взрезала небо, сделав всех на мгновение одноцветными. Когда вспышка прошла, то осталось странное ощущение, словно и электричество, и свет — все это уплыло вместе с водой вниз по улице, туда, где фонари источали загадочное лунное сияние. Гроза настолько зарядила воздух, что появилось острое желание что-то сделать, и тогда Маршал решил сделать что-то и повернулся вокруг своей оси. Из запыленной витрины на него смотрело испуганное существо, неопределенного вида и рода занятий, в общем, тот самый ужас, о котором говорил Жира.

Желания смотреть на него не было, а потому пришлось вглядываться дальше, за стекло. Там, внутри, был какой-то склад пожелтевшей от времени компьютерной техники, они были словно привидения, все эти уставшие от лязга кабельных соединений громоздкие агрегаты, вообще, вся эта контора выглядела так, словно у владельцев рыло было в пушку, или в данном случае надо говорить во множественном числе. Как бы там ни было, но деятельность их вызывала некоторые сомнения, и, пожалуй, самым странным было убийственное сочетание непоправимой дряхлости и очевидной недееспособности этих товаров, создавалось такое впечатление, что для их обнаружения и доставки в магазин нужна, по крайней мере, машина времени.

К тому моменту, как молния снова вспыхнула, а следом за ней последовал и весь этот грохот, витрина и ее содержимое были уже тщательно осмотрены и изучены, и пришло время вновь искать себе какое-то занятие; на сей раз им стало возвращение в исходную позицию — то есть обратный поворот тела и сосредоточение внимания на текущей ситуации. Последнее заняло некоторое время, после чего стало очевидным, что в текущей ситуации произошли серьезные изменения, настроение присутствующих явно переменилось.

— Так вот, я говорил о том, что, на мой взгляд, все это следует представить таким образом, что все предметы имеют некую точку падения, — произнес Хеннинен.

Он стоял, и, очевидно, это было главным фактором, повлиявшим на смену настроения.

— Эй, может, тебе все-таки сесть?

— Что практически наверняка вызвано длительным влиянием на них закона всемирного тяготения.

— Что я и попытался вам доказать в вышеизложенных тезисах, — закончил за него Жира и вытянулся в струнку, очевидно полагая, что именно так следует вести себя на защите диссертации и что именно такой вид гарантирует успех.

— Да уж, — сказал Маршал.

Впереди на перекрестке из дождя вынырнула блестящая полицейская машина и стала медленно-медленно приближаться. Через лобовое стекло не было видно, кто сидел за рулем, но как-то вдруг неожиданно все, даже Хеннинен, не говоря уж об остальных, почувствовали к правоохранителям какую-ту невообразимую симпатию, и как-то незаметно внутри появилась надежда: а что, если это совсем другая смена, а все ненавистники задниц уже разошлись по домам.

— И все же я хотел бы отметить еще и тот факт, что предмет, попадая в область повышенного притяжения, испытывает острую необходимость рухнуть на землю, в связи с чем способен преодолеть любые препятствия, проломить и стол, и пол, и все, что угодно. Однако проблема в том, что все они стремятся к некому воображаемому центру. В этом отношении жизнь нейтронов гораздо проще.

— Пожалей мои нервные клетки, — как-то очень мягко сказал Жира, но, несмотря на приглаженность фразы, прозвучала она довольно-таки внушительно. — Ты нарочно это делаешь, да?

— Вообще-то да, — ответил Хеннинен.

Полицейские все еще маячили где-то там, в конце улицы, было такое ощущение, что у них кончился бензин и они ехали просто по инерции, пока не остановятся. Но нет, потом они все-таки включили поворотники и свернули за угол.

— Слушай, может, все это просто потому, что тебя замучило чувство стыда, ну, за то, что ты разбил тогда эту вазу? — спросил Маршал.

— Пожалуй, для него она тоже была связана с чувствами, — ответил Хеннинен и как-то странно оцепенел: его бледное от рвоты лицо-как-у-покойника скукожилось к центру, глаза стали маленькими, узкими, и, казалось, что они видят что-то такое, чего непосвященным никогда не увидеть.

— Твою мать, неужели кого-то может так разобрать от какой-то там, на фиг, стекляшки, — сказал Жира, приправив свои слова демонстративным фырканьем, — отыскал ведь такое в арсенале своих скудных жестов.

— Ах, ну да, — ответил Маршал, — ты же у нас хладнокровный преступник, тебя чувствами не проймешь.

— У меня такое чувство, что вы меня как будто упрекаете, — сказал Жира.

— Да, — вмешался Хеннинен. А потом вдруг губы его стали расплываться в какую-то загадочную перекошенную, словно бы у него были проблемы с прикусом, улыбку, и он добавил: — Я знаю.

— Что ты знаешь? — вскипел Жира и посмотрел куда-то как можно дальше вверх и в сторону.

— Я знаю, — повторил Хеннинен. А потом вдруг сорвался и побежал.

Он сделал это так мгновенно и целенаправленно, что в считанные секунды был уже довольно далеко. Жира прохрипел что-то про утраченный покой и кинулся следом, Маршал заорал: Хеннинен-бля, вернись-бля, прошу тебя-бля, вставляя «бля» между слов, словно для балласта, дабы крик не казался столь отчаянно испуганным, потому как внезапно магическая прыткость Хеннинена и в самом деле изрядно всех напугала.

Однако было похоже на то, что в игру тоже придется включиться. Хеннинен уже доскакал аж до следующего перекрестка, он бежал ровно посередине дороги в сторону порта, все это, вот умора, под проливным дождем, под грохот грома, Жира отставал метров на тридцать, и, возможно, теоретически ему было легче пробиваться сквозь водные массы, ведь и сам он был, как тростинка, и голова обтекаемой формы, но ему явно недоставало неудержимого безумия Хеннинена, он не видел в этом занятии ни малейшего смысла и, вероятно, именно поэтому все время немного отставал. У Маршала мелькнула мысль, выплыла откуда-то из подсознания, что хорошо бы вызвать кого-нибудь из общества милосердия или еще откуда-нибудь, но мысль была такой слабой, что зачахла в зародыше, а потом вдруг показалось вполне естественным ринуться навстречу стихии, как-то неожиданно забылась привычная настороженность, и все случилось само собой, и это стоит запомнить, это может стать хорошей отговоркой, для чего, спросит кто-то, но тут уж от всего сердца хочется ответить, какая разница, и махнуть рукой на этого кого-то, и погрузиться в бег.