Хотя он все еще любил бурундуков, малиновок на заре и девушек, но, как и многие другие, он приобрел вкус к методическому, хорошо обдуманному, точно рассчитанному уничтожению. Сейчас он усиливался жаждой справедливости (статистически крайне редкой) и консервативным инстинктивным желанием, чтобы все было не так, как есть, а так, как должно быть (что случается еще реже); чтобы все было, как прежде.

(—Девушки? — говаривал сержант. — В темноте они все на одно лицо. Ломаного гроша за них не дам. Вот вы бы видели мою коллекцию пистолетов!» Этот сержант, — а, может, какой-нибудь еще, — неуклюже тяжелый в своем черном мешке, отправился домой в деревянной шинели подобно 55 тысячам других).

Сидя в ожидании в потемках, Хейдьюк рассмотрел несколько предложений. Во-первых, никакого убийства; наказание должно соответствовать преступлению. В данном случае преступлением была несправедливость. Полицейский, по имени Холл, арестовал его за пьянство в общественном месте, — и это был незаконный арест, поскольку Хейдьюк не был пьян. На самом деле он совершил следующее: в три часа утра, в квартале от своей гостиницы, он остановился и наблюдал, как Холл и его подручный без полицейской формы допрашивали проходившего мимо индейца. Холл, не привыкший к тому, чтобы за ним следил какой-то неизвестный штатский, направился к нему через улицу, раздраженный, злой, нервный, требуя немедленно предъявить удостоверение личности. Его поведение взвинтило Хейдьюка мгновенно.

— Зачем? — спросил он, держа руки в карманах.

— Вынь руки из карманов! — потребовал коп.

— Зачем? — спросил Хейдьюк. Рука Холла задрожала на спусковом крючке пистолета — это был молодой, невротичный, неуверенный в себе полицейский. Второй мужчина ждал в патрульной машине, наблюдая, зажав ружье дулом вверх между коленями. Хейдьюк неохотно вытащил руки из карманов. Холл схватил его за горло, протащил через улицу, прижал к патрульной машине, обыскал, учуял запах пива. Следующие двенадцать часов Хейдьюк провел на деревянной скамье в городском вытрезвителе, единственный белый среди хора стонущих пьяных индейцев. Их тошнило. Все это как-то раздражало.

Конечно, я не могу его убить, думал Хейдьюк. Все, что мне надо — поколотить его слегка, дать немного работы его дантисту. Ну, может, вывихнуть ребро. Испортить ему вечер — ничего опасного или непоправимого. Но вот вопрос — узнает ли он меня? Сможет ли он вспомнить наше предыдущее, в общем-то краткое, знакомство? Или останется лежать на тротуаре, размышляя, какого черта все это значит.

Он был уверен, что Холл не сумеет вспомнить и опознать его. Как сможет коп, подбиравший каждую ночь дюжины пьяниц, бродяг и праздношатающихся, вспомнить приземистого, крепкого, неприметного и невыразительного Джорджа Хейдьюка, который, к тому же, сильно изменился с тех пор — возмужал, потяжелел и зарос?

Патрульная машина городской полиции Флегстафа с притушенными фарами медленно подъехала к дому Холла и остановилась у подъезда. Хорошо. В ней только один человек. Очень хорошо. Мужчина вышел из машины. Он был в штатском. Хейдьюк следил за ним сквозь сумрак, сидя в машине за полквартала от него, сомневаясь. Мужчина подошел к двери дома и вошел в него, не задерживаясь, чтобы постучать. Должно быть, Холл. Или, возможно, один дежурный полицейский. Еще несколько окон осветилось в доме.

Хейдьюк сунул револьвер за пояс, вылез из джипа, надел плащ, чтобы скрыть оружие, и пошел мимо дома Холла. Шторы задернуты, ставни опущены; ему ничего не удалось увидеть внутри. Двигатель патрульной машины бал включен. Хейдьюк дернул дверцу машины — она была не заперта. Он повернул за угол дома, пройдя под деревьями и фонарями, и направился по гравию дорожки, что шла позади домов. Среди мусорных куч, столбов для бельевых веревок, детских качелей лаяли собаки. Сосчитав двери, он увидел через кухонное окно человека, которого искал. Все еще молодой, видный мужчина, совершенный ирландец. В одной руке он держал чашечку кофе, другой похлопывал по заду свою жену. Она выглядела довольной; она выглядела сбитой с толку. Типичная семейная сцена. Железное сердце Хейдьюка слегка оттаяло по краям.

Времени было мало. Он нашел неогороженное пространство между домами и заторопился обратно на улицу. Патрульная машина была на месте, двигатель все еще работал. В любой момент Холл мог отставить свою чашку с кофе и выйти, чертов ублюдок. Хейдьюк скользнул за руль машины и, не включая фар, поехал тихонько к ближайшему перекрестку. Одинокий зеленый глаз Моторолы мерцал в темноте из-под приборной панели; из динамика доносился постоянный поток спокойных мужских голосов, обсуждающих кровь, разрушения, катастрофы. Лобовое столкновение на Горной улице. Тем лучше для Хейдьюка — стандартное обсуждение очередной трагедии даст ему, пожалуй, еще минуту — другую, прежде чем Холл поднимет тревогу. Повернув за угол и направляясь в сторону Главной улицы и железной дороги на Санта Фе, он собрался, готовясь к атаке. У Холла дома наверняка есть полицейская рация. Тем временем Хейдьюк обдумывал свои планы. Чего не следует делать. Он решил, во-первых, не делать попытки вломиться на патрульной машине в вестибюль мэрии. Во-вторых…

Он разминулся с полицейской машиной, шедшей навстречу. Офицер за рулем помахал ему рукой; Хейдьюк помахал в ответ. Немногие пешеходы провожали его взглядом. Он взглянул в зеркало заднего обзора. Вторая полицейская машина остановилась на перекрестке, пережидая красный свет.

Пауза в радиопередатчике. Затем голос Холла: —Всем подразделениям, 10–99. Всем подразделениям, 10–99. Машина двенадцать, 10–35, 10–35. Повторяю, всем подразделениям, 10–99. Машина двенадцать, 10–35. Подтвердите получение, пожалуйста. КВ-34 дистанционный.

Здорово держит себя в руках, подумал Хейдьюк. Как мог он забыть этот голос? Эту холодную ирландскую хорошо контролируемую истерию. Господи, как же он меня ненавидит сейчас! Ненавидит кого-то, вообще говоря.

Радио замерло на секунду — сразу несколько голосов попытались ответить одновременно. Все умолкли. Пробился один голос, громкий и ясный.

— КВ-5, КВ-6.

— КВ-5.

— Мы видели машину двенадцать минуту назад. Шла на юг по Второй улице между Федеральной и Горной.

— Десять-четыре, КВ-6. Все мобильные подразделения, кроме машины четыре, немедленно направляетесь в центр города; 10–99; 10–99, машина двенадцать. КВ-34, КВ-5.

Хейдьюк ухмыльнулся. Теперь они все вызывают Холла. Он добился своего.

— КВ-34, КВ-5. Ответьте, пожалуйста.

— КВ-34.

— Десять-девять?

— Десять-два?

— Десять-девять?

— Что?

— Где ты, Холл, черт тебя дери?

— КВ-34 дистанционный.

— А кто же за рулем двенадцатой?

— Не знаю.

Хейдьюк взял микрофон, нажал кнопку передатчика и сказал:

— Я, чертовы дармоеды. Развлекаюсь немножко в вашем дерьмовом городке на два очка, ясно? КВ-34, конец связи.

— Десять-четыре, — сказал диспетчер. Пауза. И потом: —Пожалуйста, кто говорит?

Хейдьюк подумал минутку. — Рудольф, — сказал он. — Вот кто.

Снова пауза.

— КВ-5, это КВ-6.

— Валяй.

— Мы видим объект. По-прежнему направляется на юг.

— Десять-четыре. Готовьтесь к перехвату.

— Десять-четыре.

— Десять-четыре, дерьмо, — сказал Хейдьюк в микрофон. — Вы еще поймайте меня сначала, сосунки тупоголовые, мать вашу… — На мгновение он пожалел, что не может как-нибудь услышать свою передачу. Конечно, все это записывалось на пленку в полицейском участке. Он вдруг вспомнил, что есть такая штука, которая называется «отпечатки голоса» — звуковой аналог отпечатков пальцев. Возможно, он еще услышит свою радиопередачу — попозже, в конце концов. В судебной палате Аризоны. Вместе с важными, серьезными присяжными. Черт бы побрал их взгляды.