День будет жарким. Солнце взошло на безоблачном небе. Воздух был тих и спокоен, только от гребня, где лежал в ожидании Хейдьюк, поднималось легкое теплое дыхание. По солнцу он определили время: семь часов.

Наконец появились машины с рабочими. Покачиваясь, подпрыгивая на дороге, они подъезжали к рабочим площадкам, останавливались, высаживали своих пассажиров, возвращались. Наблюдая за ними в бинокль, Хейдьюк видел, как рабочие выпрыгивали, покачивая корзинками с едой, — их твердые шляпы блестели на солнце, — и залазили на сиденья своих машин. Он видел и дальнейшее движение — выбросы дизельного дыма там и тут. Некоторые машины завелись, другие — не завелись, или не могли завестись, или уж никогда не заведутся. Хейдьюк наблюдал с глубоким удовлетворением. Он знал то, чего водители еще не знали: проблемы будут у них у всех.

У трактора Катерпиллер капот не поднимается. Его просто нет. Становитесь на стальные траки гусеницы и прыгаете вниз, чтобы заглянуть в двигатель. Допустим, вас зовут Вилбер С. Шниц, и что же вы видите там в это солнечное утро в Ком Уош, Юта? Вы видите, что топливопровод ведет в пустоту, что пучок проводов зажигания четко разрезан пополам, инжекторы сбиты молотком, рулевые тяги перерезаны, воздушные и масляные фильтры отсутствуют напрочь, а шланги жестоко изуродованы, и из них капает жидкость. Чего вы не увидите — так это песка в картере и сиропа в топливном баке.

Или, допустим, вы — Дж. Роберт («Джейбоб»), и вы лежите на спине, заглядывая под днище своего 40-тонного тягача GMC Terex (доставшегося Абцуг), чтобы проверить двигатель. Вы видите гирлянды изуродованных, изрезанных гидравлических шлангов и топливопроводов — они болтаются над вашим лицом, сочатся, протекают, капая вам прямо в глаз.

По всей длине строительной площадки, с востока на запад, творилось то же самое. Все системы искалечены, переломаны, половина оборудования выведена из строя, остальная обречена. Догрызая полоску вяленой говядины, сжимая пальцы от удовольствия, Хедьюк наблюдал сквозь стекла своего бинокля весь тот разлад, что творился внизу.

Солнце поднялось выше, вторгаясь в его тень. Да и вообще ему все это начинало надоедать. Он решил проложить некоторую дистанцию между собою и потенциальным линчевателем из Ком Уош. Потому что все, что он пока что знал или мог видеть внизу, — это отряд поклонников и заботливых приверженцев тракторов, фанатов тяжелых строительных машин, карабкающихся вверх по восточному склону по следам, которые наверняка оставили, — не могли не оставить, — прошлой ночью он и его друзья.

Он пополз с гребня вниз, не поднимаясь на ноги, и встал только тогда, когда полностью скрылся из глаз за кромкой горы. Здесь, в тени деревьев, он сделал большой глоток из своей фляги — зачем беречь воду, когда тело сейчас так нуждается в ней, — спрятал ее в боковой карман рюкзака, закинул его на плечи и зашагал на север, прочь от этой строительной площадки, от этой будущей автомагистрали, к старой дороге. Он хотел проскользнуть через Ком Уош, спуститься с его западного склона и выйти прямо на полосу отчуждения. Пять миль? Десять? Этого он не знал.

По дороге Хейдьюк прилагал все усилия, чтобы не ступать на песок, а оставаться на песчанике. Никаких картинок, никаких следов. Когда ему нужно было пересечь участки песка или мягкого грунта, он поворачивался и шел спиной вперед, чтобы запутать следы.

Значительную часть пути ему удавалось идти по голому камню, по гладкой, слегка округленной поверхности осадочных пород геологической формации Уингейт. Хорошая, добротная, плотная порода, осевшая, сцементированная и окаменевшая около двадцати пяти миллионов лет назад, если верить фантазиям геоморфологов.

Он не знал, преследуют его или нет. Но когда он услышал гудение самолета, летящего по направлению к нему, он быстро нырнул в тень ближайшего дерева и притаился там, не глядя вверх, пока самолет не скрылся из поля зрения и слуха. Тогда он пошел дальше.

Чертовски жаркий день, думает Хейдьюк, на ходу вытирая пот с носа, с густых своих бровей, чувствуя, как пот стекает от подмышек по ребрам. Но ему было приятно снова быть на марше; ему приятно было чувствовать запах чистого, жаркого воздуха пустыни, ощущать в ушах легкий шелест тишины; ему нравился вид далеких столовых гор мерцающих в мареве горячих волн пустынного воздуха, радовали глаз блики солнца на красном камне.

Он шел широким шагом по бульвару из песчаника, среди можжевельника и пиний, медленно выделяющих свой смолистый сок, в обход островков песка и — у-ух! — едва не врезался в гнездо острых лезвий юкки с иглами по краям. Обходя это неожиданное препятствие, опираясь на пятки, чтобы придать своим шагам более естественный вид, он пятился задом наперед, пока не добрался до удобного, прочного песчаника, и, развернувшись в нормальную позицию под неверным укрытием пустынных небес, продолжал двигаться вперед.

Через некоторое время, остановившись в тени, он снял с плеч свою ношу, свой Камень — свой тяжеленный рюкзак — и снова попил воды. Осталось всего две кварты.

Полуденное солнце висело высоко в небе. Когда в поле зрения появилась старая дорога — первоначальная грунтовая дорога, ведущая из Блендинга в Хайт, он выбрал удобный плоский камень в тени можжевеловых деревьев, улегся на нем, подложив под голову свой рюкзак вместо подушки, и уснул.

Он проспал три часа, не без сновидений, — три самых жарких послеполуденных часа.

Он мог бы поспать и дольше, — ведь он по-настоящему здорово устал, — но его мучила жажда, мешали спать пересохшее горло и шершавый, сухой язык. Поэтому, когда по дороге проехал грузовик, рыча на низкой передаче на длинном крутом подъеме, ведущем к строительной площадке, он проснулся.

Первое, что он сделал, проснувшись, — выпил полкварты воды. Съев немного вяленой говядины, он присел в тени, ожидая темноты. Когда стемнело, он погрузил на себя свой непомерный рюкзак, и пошел вниз по дороге, через старый проход, давным-давно пробитый в горном кряже. Этот обходной путь вокруг Ком Уош длиною в тридцать миль был единственно возможным способом спуститься с гребня кряжа к аллювию и добраться до его противоположной стороны. Если бы он захотел спускаться прямо вниз со скалы, ему понадобился бы канат длиною с тысячу футов.

Идя по дороге, спрятаться в случае нужды, если бы по ней было какое-нибудь движение, было бы особенно негде; но никто не появлялся. Дорога была пустынной, какой она, наверное, была полстолетия назад. Придя к аллювию, он наполнил свои фляги из ручья теплой водой, бросил в них таблетки для ее очистки и дезинфекции и отправился дальше.

Он добрался до перевала за Ком Уош, сошел со старой дороги и пошел дальше на юг, ориентируясь по звездам. Он пытался идти по водоразделу между двумя водосборными системами, что было не так-то легко в темноте, в далекой глубинке, в той ее части, где он никогда прежде не бывал.

Он прикинул, что прошел за день не менее десяти миль, вверх-вниз по горам, с шестидесятифунтовым рюкзаком за спиной. Он снова чувствовал усталость. Опасаясь проскочить в темноте полосу отчуждения строящейся автодороги, на которой не было пока ничего, кроме вешек геодезической разметки, он решил остановиться и подождать рассвета. Он нашел более или менее горизонтальную площадку, открытую на восток, сбросил с нее несколько камней, развернул спальник и мгновенно заснул сном без сновидений, сном сильно уставшего человека.