Здесь хотелось бы сделать маленькое отступление. Читатель, наверное, почувствовал, как не повезло Асенковой в истории театра, в памяти поколений, как туманен след, оставленный ею на земле. Тем дороже представляется сегодня каждое упоминание о ней, каждый, пусть незначительный, факт, каждая крупица ее биографии. Именно поэтому хочется привести на этих страницах пометки в «Книге для записей поступивших требований по гардеробу российской, немецкой и балетной труппам» Благодаря этой книге мы по крайней мере можем в точности представить себе, как и во что одевалась артистка в некоторых своих ролях.

Итак, «Русалка» «На тюник — 7 аршин белой кисеи, на обшивку — 5 арш. накладки желтой, на кушак — 1 с четв. арш. галуну желтого» Или «Уголино»- «Асенковой — платье со шлейфом и длинными рукавами. 20 аршин белого атласу.»

Полевой заканчивал драму, точнее, мелодраму «Уголино», сюжет которой заимствовал из «Божественной комедии» Данте. Асенкова играла драматическую роль Вероники, женщины, погибающей от руки Уголино.

Эта пятиактная пьеса в стихах репетировалась всего 12 дней. Премьера «Уголино» состоялась 17 января тридцать восьмого года. Стоял двадцатипяти- ^радусный мороз. К тому же на сцене Большого театра в тот вечер танцевала Тальони. И все-таки Александринский театр был полон. Друзья и поклонники Асенковой приехали, чтобы увидеть ее в новой роли, выказать ей свою любовь. «У нее есть прекрасный драматический талант», — восклицали после спектакля журналисты.

«Давали «Уголино».- писал в те дни один из молодых современников артистки. — Асенкова так мила, что на нее должны собраться смотреть из отдаленных концов Европы. Это какое-то обворожительное полунебесное существо, которое, кажется, на минуту только посетило землю и тотчас упорхнет назад».

Полевой сошелся с семьей Асенковых и время от времени появлялся в их квартире на Невском. Николай Алексеевич, не вполне, может быть, отдавая себе отчет в этом, влюблялся в Вареньку. Как человек семейный и уже немолодой — ему шел пятый десяток — он мог выразить свое нежное отношение к Асенковой лишь одним: писать специально для нее пьесы и роли. И Полевой задумывал новые пьесы, в которых предстояло играть и блистать Варваре Николаевне.

В начале лета к Полевому приехал из Москвы брат Ксенофонт Полевой — критик, переводчик, мемуарист, издатель, оставивший интересные записки о своем старшем брате. Показывая гостю «достопамятности» Петербурга, Николай Полевой свез его в мастерскую Карла Брюллова, показал недавно отделанную церковь Смольного монастыря и познакомил с Асенковыми. Варенька приняла гостей, как всегда, радостно, приветливо, угостила своими любимыми сладостями, гости веселились, смеялись, и никто не заметил, что хозяйка дома чувствует себя плохо, что она с трудом держится на ногах.

К ней подкрадывалась болезнь. Варенька кашляла, куталась в теплый платок. Ее знобило по вечерам. Но именно по вечерам надо было одеваться и ехать в театр. И собирать все силы, чтобы на несколько часов воспламенить, зажечь тысячную толпу своим огнем, живым чувством, острым состраданием.

Значительные пьесы, как всегда, перемежались пустячками. Но и они требовали напряжения духовных и физических сил.

Той весной царская фамилия пришла в восторг от водевиля П. Каратыгина «Ложа первого яруса на последний дебют Тальони», в котором, разумеется, была занята и Асенкова. Поэтому водевиль Каратыгина, высмеивающий преклонение многих светских ценителей искусства перед всем иностранным (но, строго говоря, — пустячок, как говорил о нем и сам его автор), шел часто. 7 июня его назначили к представлению в Петергофе, летней резиденции Николая I.

Днем, когда актеры обедали в Монплезире, у центрального подъезда неожиданно остановился кабриолет В нем сидели император и его царствующая супруга. Они приказали вызвать Асенкову Та выбежала в парк. Император познакомил Асенкову с императрицей, и оба сказали актрисе несколько любезных, ничего не значащих слов. Николай смотрел на молодую женщину тяжелым взглядом. Кабриолет тронулся и покатил прочь.

Асенкова вернулась к столу Актеры провозгласили тост за императора. Асенкова тоже подняла бокал. Но на прекрасном лице ее пробежала тень.

После выступления в Петергофе, в том же июне, надо было снова давать «Ложу первого яруса» придворной публике, собиравшейся на очередной праздник в Павловск. Шел и переводной водевиль, тоже пользовавшийся огромным успехом, — «Пятнадцатилетний король», Асенкова играла в нем Карла II. На этот раз «Северная пчела» посетовала на то, что Асенкова слишком часто является в мужском костюме:

«Г-жа Асенкова прекрасна в бархатном плаще, со шпагою на боку, в токе с перьями на голове.

Но мы, глядя на нее, думали про себя: «Какая жалость!» И точно, жаль одевать эту женщину в мужское платье. Снимите же скорее этот заимствованный костюм! Давайте побольше жемчугу, браслет, кружев, цветов, газу Г-жа Асенкова, как героиня Богдановича, Лафонтена и Апулея, хороша во всех нарядах; но мы видим ее в изящном наряде женщины.»

Жара и пыль петербургских улиц душили ее. Болезнь не отступала. В глазах появился лихорадочный блеск. По ночам Варенька теперь спала плохо — белые ночи и прежде будоражили, волновали ее, — и все думала, думала, мозг не желал избавить ее от дневного напряжения, сон не приносил отдыха. Утром она вставала разбитая, измученная этим тревожным полусном, в котором продолжалась в новом, причудливом обличье ее дневная жизнь. Врачи настаивали на отдыхе.

Но как и когда отдыхать ей, главной репертуарной актрисе Александрийского театра, без которой театр не мог уже существовать ни одной недели, ни одного дня?!

«Инспектору российской труппы

коллежскому советнику и кавалеру

Александру Ивановичу Храповицкому

Чувствуя слабость в груди и по совету врача покорнейше Вас прошу исходатайствовать мне у Его Превосходительства отпуск с 5 числа наступающего

июля месяца в город Ораниенбаум на 28 дней для поправления здоровья.

Актриса

Асенкова

27 июня 1838 г.»

Ораниенбаум имел в то время титул уездного города. Дворец, парки, оранжереи и многое другое, что составляло украшение этого прекрасного пригорода столицы, принадлежали чете великих князей — Михаилу Павловичу и Елене Павловне.

Супруги Романовы-младшие, хозяева петербургского Михайловского дворца (в этом здании помещается с конца прошлого века Русский музей), представляли собой некое единство противоположностей.

Михаил Павлович, главный военачальник государства, страстно любил фронт, службу, муштру и, будь его воля, устроил бы войсковые учения в редкостном по красоте Белоколонном зале своего дворца. «Ничего ни письменного, ни печатного он с малолетства не любил, — писал Ф. Ф Вигель. — Любил он играть в слова и в солдатики: каламбуры его известны всей России».

Елена Павловна являлась полной противоположностью мужу.

Одна из самых образованных женщин своего времени, она создала в Михайловском дворце некий «культурный центр», как выразились бы мы сегодня. Верную характеристику ее оставил нам А. Ф Кони, известный юрист, сын писателя и водевилиста, часто упоминаемого на страницах этой книги:

«Представительница деятельной любви к людям и жадного стремления к просвещению в мрачное николаевское царствование, она, вопреки вкусам и повадкам мужа, Михаила Павловича, всей душой отдававшегося культу выправки и военного строя, являлась центром, привлекавшим к себе выдающихся людей в науке, искусстве и литературе. В то время, когда ее муж ставит на вид командиру одного из гвардейских полков, что солдаты вверенного ему полка шли не в ногу, изображая в опере «Норма» римских воинов, в ее кабинете сходятся знаменитый ученый Бор, астроном Струве, глубокий мыслитель и филантроп князь Владимир Одоевский, Н. И. Пирогов, Антон Рубинштейн…»

Астроному Струве Елена Павловна помогла в создании Пулковской обсерватории, открывшейся под его началом в 1836 году Пирогов читал на ее вечерах свои трактаты о медицине, о назначении человека, о воспитании. Антон Рубинштейн, пользуясь поддержкой Елены Павловны, сумел учредить в ее дворце музыкальные классы, которые позднее переросли в первую русскую консерваторию.