В детстве я болел полиомиелитом, был прикован к постели, даже моим родителям казалось, что уже навсегда. Но я верил, что смогу победить болезнь... Врач, который меня лечил, сказал мне как-то: «Твое спасение — спорт». Когда меня подняли на ноги, я начал тренироваться. И вот теперь имею разряды по двум видам: первый — по плаванию, второй — по гребле.

...На первых порах Светлана из семейной солидарности (это ее выражение) оставалась со мной дома. Свое решение сопровождала одной и той же фразой: «Ну что, поскучаем?» Как-то я предложил ей, чтобы на институтский вечер она пошла без меня. Светлана быстро согласилась, чего я не ожидал. Возвратилась не очень поздно, веселая. Пошутила: «Твое спасение не спорт, а океан». Почему океан? Она охотно пояснила: на вечере познакомилась с одним студентом из Латинской Америки, и он пообещал увезти ее на свою родину, поселить в большом доме, где в ее распоряжении будут слуги, компьютеры и даже дрессированные животные. И еще «мерседес» с кондиционером внутри. Она бы согласилась, но ее пугает полет...

Шутка меня кольнула, я решил проверить, есть ли такой студент... Мне его показали: на обладателя дома и «мерседеса» явно не похож. Но я уже в общем-то понял, что нам со Светланой лететь в разные стороны. А тут еще ее мать...»

Дом Гороховых был домом не в образном, не в переносном, а в буквальном смысле этого слова. Дом добротный, фундаментальный: кирпичный — первый этаж, деревянный — второй. И еще небольшой мезонин. Достался Гороховым дом от деда Светланы, кадрового военного, — имея возможность выбора, он предпочел жить вдали от городского шума.

После его смерти в доме остались сын и дочь. Сын уже был женат, дочь — замужем. Семьи росли, и дом — вслед за ними. Жили дружно...

Впрочем, это уже слова не мои, а Калерии Антоновны Гороховой, матери Светланы. Запись беседы с ней я сделал сразу же, по горячим следам. Вот отрывок из этой записи:

«Жили мы большой дружной семьей. Мой второй муж, отчим Светланы, на пенсии. Здоровье не высшего качества... Человек спокойный, уравновешенный, нуждается в уходе. Сестра тоже прихварывает. Так что не скрою: еще одного больного в семье не хотелось... Тем более Светлана — спортсменка, кровь с молоком, а кто рядом? Как-то не глядится...

Вы думаете, я была против этого хлипкого юноши? Ложь и еще раз ложь! Уверяю вас. Дочери я никого не навязывала, она свободный человек, ей жить — не мне. Но плохого мать не пожелает... Если бы этот Вадим ей по любви достался, дело другое: судьба! А то ведь сдуру пошла, за компанию. Детская шалость, а поступок не детский... Брак все-таки... Чего хорошего можно ждать от такого брака? Результат вы знаете...

Нет, Вадима я не виню: какой есть — такой есть. А вот Светлана могла бы к матери прислушаться. Жила бы душа в душу с самостоятельным человеком, он бы пылинки с нее сдувал. И свет повидала бы, и семья была бы, дети, все честь по чести. А что сейчас?..

Говорю откровенно: во всем виновата я, раз не смогла дочери в детстве внушить, что мать надо слушаться, худого совета она не даст. У меня коллектив — почти тысяча человек. Тысячу воспитываю, а дочь родную не воспитала. Стыдно. Очень стыдно. Мало еще спросили с меня, снисхождение проявили. Ценю...»

«Тысяча воспитуемых» — это несколько сот человек: коллектив кондитерской фабрики, которую Калерия Антоновна возглавляет. Фабрика на хорошем счету в районе и области, обладатель различных знамен, грамот и премий. Думаю — с основанием. О продукции этой фабрики приходилось не только читать в победных отчетах и газетных статьях, но и встречать ее на прилавках магазинов: местных и более отдаленных.

Вряд ли я пошел бы на фабрику, особой необходимости не было, но Калерия Антоновна пригласила, и я, разумеется, не отказался. Тем более что позвала не на экскурсию — на собрание коллектива, посвященное вопросу важнейшему: укреплению трудовой дисциплины. «Всех сразу увидите», — пообещала моя собеседница. И я увидел.

Увидел зал, состоящий почти целиком из женщин разного возраста. Они слушали директора с непоказным, неформальным вниманием. На трибуне Калерия Антоновна была скромна и строга, убедительна и проста. Заранее с ней договорившись, я записал ее речь на пленку и теперь смогу процитировать точно.

«...Про дисциплину труда всем, я думаю, ясно. Требование времени... Но и к администрации есть требования, этот вопрос не снимается. Самокритика с повестки дня не снимается, будем развивать и критику и самокритику. Я что имею в виду? Создать условия. Забота о семье... У кого уже есть семья, у кого намечается — дело житейское. Будем помогать. Не словом, а делом. Я не только про жилищные условия говорю, детский сад, путевки и так далее. Это самой собой... Справедливость — вот что главное. Хорошо работаешь — хорошо живешь. Плохо работаешь — пеняй на себя. Так ставится вопрос... Наша жизнь вся на виду. Что руководства, что рядовых... Каждый не без греха. Я тоже, все знают. Допускались ошибки и по личной линии, и по служебной. Говорю не скрывая. Мне скрывать нечего. Но и с других строго спрашивать будем. На личном фронте у нас все должно быть чисто — я точнее скажу: стерильно чисто, как в наших цехах. Потому что все взаимосвязано. Из поля зрения нельзя ничего выпускать. Ясно я говорю?»

В этом месте из зала раздались робкие голоса: «Ясно! Ясно!» Кто-то захлопал. Калерия Антоновна кивнула и продолжила свою речь. Но мне, сказать честно, было не слишком ясно. Какие ошибки? Что взаимосвязано? При чем тут справедливость? И главное — какое отношение к производственной дисциплине имеют туманные эти намеки?

В огороде бузина, а в Киеве дядька... Логика речи напоминала мне логику известной пословицы. Но зачем-то это все говорилось. С расчетом на мое присутствие в зале? Скорее всего. Почему, однако, с трибуны?

Этого я не понимал. Но разобраться было необходимо.

Из показаний на следствии Вадима Скачкова

«...В семье Гороховых ко мне относились очень хорошо. Но я чувствовал себя там не на своем месте. Мне помогали, и меня же корили за эту помощь.

Вопрос. Какую помощь вы имеете в виду?

Ответ. Окончив институт, я получил назначение на завод, где работа не вполне соответствовала моей узкой специальности и моим интересам. Вскоре мне удалось через профессора, под руководством которого я делал дипломную работу, связаться с одним московским институтом и получить предложение, о котором молодой, начинающий инженер моего профиля может только мечтать. Создавалась экспериментальная лаборатория по линии Сибирского филиала Академии наук, я получил приглашение... В творческом отношении работа была исключительно интересной, но далекая поездка (если не навсегда, то надолго) Светлану не устраивала. А к этому времени в моей жизни уже появилась Светлана. С завода я ушел, от поездки отказался. В общем остался не у дел. Обращаться снова к профессору было стыдно, я не оправдал его надежд. Калерия Антоновна сказала, что устройство на работу она возьмет на себя.

Вопрос. В чем конкретно состояла ее помощь?

Ответ. Через своих знакомых она нашла вакансию для поездки не то в Анголу, не то в Эфиопию. Или в какую-то еще африканскую страну. Преподавать на курсах по освоению новой техники... Эта работа имела очень косвенное отношение к моей специальности, а в творческом смысле не представляла никакого интереса, тем более что к преподавательской работе я склонности вообще не имею.

Мне кажется, с этого времени у нас начались трения не столько со Светланой, сколько с Калерией Антоновной. Она обвинила меня в неблагодарности, называла «капризной барышней», «разборчивой невестой». Убеждала, что плохого родному зятю не пожелает. Возможно, я был не прав, но и Светлана стала ко мне охладевать, так что все сразу пошло под откос.

Вопрос. Вы разошлись со Светланой по своей инициативе или по ее?

Ответ. Полагаю, ни то, ни другое. Однажды, когда мы вечером остались одни, Калерия Антоновна спросила меня: «Я вам предлагаю, Вадим, подумать над таким интересным вопросом: как должен поступить порядочный мужчина, узнав, что женщина, с которой он живет, его больше не любит?» — «Женщина, с которой он живет, — спросил я, — или жена? Это далеко не одно и то же». — «В данном случае разницы нет», — уклонилась от прямого ответа Калерия Антоновна. Я все же попросил ее уточнить: «Это вопрос теоретический?» — «Не только...» Не знаю, зачем я, как маньяк, продолжал бессмысленный разговор: ведь и ей и мне все было ясно».