Тернов считал, что имя «Иван» — позорное, оскорбительное.
— Хорошо, хорошо, ну говори, что привез. — Ясинский уселся напротив Тернова. Федор Иоаннович внимательно присматривался к своему хозяину. Было в нем много нового. Говорил он как-то торопливо, спотыкался, задумывался, да и в движениях было что-то суетливое, чего раньше Тернов не замечал… «Эге, стареет», — с удовольствием отметил Тернов на лице Ясинского новые морщины и мешки под глазами.
— Так вот, — начал Тернов, доставая из кармана бумаги. — Коммерция была тощая нынче. Американцы разбаловали инородцев. Соболя перебивают щедрой платой, за песца вдвое дают больше нашего. Бога молил выручить свое, прибыль тоже есть. Старался угодить вам, Владислав Станиславович. Но доход слабый, не ровня прошлому. Вот, извольте посмотреть…
Он развернул бумаги и пододвинул отчет Ясинскому. Владислав Станиславович поймал пенсне, висевшее на тонкой золотой цепочке, закинутой за правое ухо, нагнулся над бумагами. Тернов несколько секунд следил за выражением лица хозяина, потом осмотрелся. На столе по-прежнему стоял ящичек с сигарами. Тернов неторопливо взял одну, обрезал и закурил, удобнее откинулся на спинку кресла, продолжая наблюдать за Ясинским.
«Смотри, смотри, — говорил про себя Тернов, — всего не увидишь». Он вспомнил, как трудился над этим отчетом, вспомнил тюки с пушниной, спрятанные за штабелями китового уса и моржового клыка, за тюками оленьих шкур. Завтра, если не сегодня, Ясинский обязательно побывает на шхуне, но ничего не увидит. Тернов улыбнулся, но тут же спрятал улыбку в усы и бороду. Один из членов команды подкуплен Ясинским, чтобы следить за доверенным и по приходе доложить хозяину обо всем рейсе, о торговле и обмене. Но эти «глаза» Ясинского давно стали «глазами» Тернова и доложат Владиславу Станиславовичу так, как хочет он, Федор Иоаннович.
Медленно шло время. Наконец Ясинский оторвался от бумаг, посмотрел на Тернова через пенсне.
— Такого неудачного рейса у меня никогда не было! — воскликнул Ясинский. Он сорвал пенсне, навалился грудью на стол. — Это же разорение!
Тернов пожал плечами. Ясинский вскочил, схватил сигару, но переломил ее и, швырнув в пепельницу, выругался, как пьяный матрос.
— Если дела и дальше так пойдут, я буду банкротом.
— Я старался как мог. — Тернов затянулся ароматным дымом. — Я готов сделать все, что вы прикажете.
Тернов весь напрягся, ожидая, что Ясинский сейчас спросит о доверенности и векселях, которые он выдал ему для ведения дел от его имени. И тогда Тернов нанесет первый удар, который заставит Ясинского со многим примириться, но коммерсант закивал:
— Я знаю, дорогой Федор Иван… Иоаннович, знаю и верю и доверяю вам, как самому себе. Я должен обо всем подумать, все взвесить. Отложим деловые разговоры до завтра. А сейчас мы должны отпраздновать ваш благополучный приход.
Тернов ожидал, что Ясинский вызовет горничную, прикажет готовить ужин, но коммерсант подошел к шкафчику в углу кабинета и, щелкнув замком, достал бутылку с коньяком, две рюмки и хрустальную тарелочку с лимоном. Нарезав его кружочками и посыпав сахаром, он наполнил рюмки:
— За счастливое возвращение, — и залпом выпил коньяк, как водку. Тернов неторопливо выпил свою рюмку. Ясинский наполнил вновь:
— За ваш хороший отдых. За…
— …Счастье, которое от вас зависит, от вашего слова и согласия, — перебил его Тернов.
— Согласие всегда было и будет между нами, — проговорил Ясинский. — А мое слово коммерсанта вы же знаете.
— Вы не поняли меня, Владислав Станиславович, — поднялся с кресла Тернов и, подняв рюмку, глядя в глаза Ясинскому, отчетливо проговорил: — Я намереваюсь просить руки вашей дочери, Тамары Владиславовны!
Ясинский замер с поднесенной ко рту рюмкой и удивленно смотрел на Тернова. По лицу пошли красные пятна.
— Я не… не… — начал он и замолк, а Федор Иоаннович сказал:
— Вы не ослышались, Владислав Станиславович, я прошу руки вашей дочери и почту себя наисчастливейшим человеком…
— Не надо, не надо, замолчите, — шепотом сказал Ясинский и, выпив коньяк, потянулся к бутылке. Тернов оставил свою рюмку и холодно, почти вызывающе проговорил:
— Я не понимаю вас, Владислав Станиславович. Вы что же, считаете меня совершенно недостойным Тамары Владиславовны? Вы же знаете, как я вам предан. Семейные, родственные узы помогут нам…
— Садитесь, прошу вас, — страдальчески морщась, указал Ясинский на кресло. — Я сейчас все объясню.
Тернов холодно следил за коммерсантом, который вновь наливал себе коньяк. Рука его дрогнула, и золотистая жидкость пролилась на стол, но Ясинский не обратил на это внимания… «Если откажешь, — злобно подумал Тернов, — разорю, уничтожу».
— Тамары дома нет, — смотря куда-то мимо Тернова, заговорил Ясинский. — Нет, она ушла, ушла от нас и, нарушив все законы, все правила приличия, стала женой Клементьева без нашего родительского благословения.
— Что? — закричал Тернов. — Какой Клементьев, что вы говорите? Где Тамара Владиславовна?
Он перестал владеть собой и готов был с кулаками броситься на Ясинского. Тот попросил:
— Ради бога потише. Жена очень больна. Это для нее такой удар…
Но Тернов считал, что его обокрали. Слушая хозяина и понимая, что гибнут его мечты стать владельцем всего дела Ясинского, Федор Иоаннович наливался ненавистью к Клементьеву. Как, он еще и друг Лигова? Тернов вспомнил и расправу с ним Лигова в бухте Счастливой Надежды, и презрение китобоев… Все это еще не отомщено. А ему нанесен новый удар: Тамара — жена Клементьева, друга Лигова. Ну, уж это слишком!
Когда Ясинский кончил говорить, в кабинете наступила долгая пауза. Было слышно, как часы отсчитывают время, как прошла через гостиную горничная, как где-то в глубине дома хлопнули двери…
— Они обвенчались? — спросил Тернов.
Ясинский покачал головой. Тернов заходил по кабинету и почти тоном приказа заговорил:
— Вас здесь в городе хорошо знают и уважают. Все порядочные люди вам сочувствуют. Священнослужители без вашего согласия не освятят этот возмутительный брак, и ваша дочь вернется к нам… то есть к вам. И я буду рад повторить свое предложение.
— Но… — Ясинский сидел, обхватив голову руками.
— Вы хотите сказать, что они в фактическом браке?
Ясинский молча кивнул. Тернов сверху с пренебрежением посмотрел на коммерсанта и подумал: «Да пусть она спит с кем угодно. Мне нужно…» Он осмотрел кабинет, бросил взгляд за окно на бухту, где стояла шхуна, куда скоро придут и другие суда Ясинского. Приближался вечер.
— Я выше предрассудков, — заговорил Тернов. — И я готов ради вашего честного благородного имени…
— Спасибо, спасибо, — Ясинский со слезами на глазах встал и обнял Тернова. — Ты должен стать моим зятем.
Коммерсант был уже изрядно пьян. Тернов откланялся.
Первые сумерки уже опускались на город. Тернов вышел на Светланскую улицу, остановился около базара, решая, куда лучше пойти, где провести этот вечер. Друзей, знакомых, с которыми можно было бы посидеть, у него не было. Коньяк, выпитый у Ясинского, давал себя знать. Хотелось гульнуть, повеселиться. Федор Иоаннович жадными глазами оглядывал проходивших мимо женщин. Он вспомнил о заведении мадам Загорской, где всегда был желанным гостем, и направился туда.
На углу Китайской улицы Тернов увидел идущего навстречу Мэйла. Негр быстро шагал, размахивая руками. Лицо его было задумчивым, в больших глазах застыла тоска.
— Джо! — воскликнул Тернов, хватая негра за руку. — Гуд дэй, Джо!
— Добрый вечер, — сказал вежливо Мэйл, вопросительно глядя на остановившего его хорошо одетого господина. «Кажется, я его не знаю, — подумал Джо. — Что ему надо? Откуда он знает мое имя?» Мэйл насторожился. Незнакомые белые почти всегда доставляют неграм горе. Может, это кто из американских китобоев? Но Тернов рассеял все сомнения. Он, быстро назвав себя, напомнил:
— Мы тебя в лодке нашли, помнишь, в море, связанным. Мэйл вспомнил все — и Хогана, и Дайльтона, и китобоев, и лодку, и русских, что его спасли. Он радостно улыбнулся.