Яснева удивленно подняла густые брови — не часто услышишь такое от русской крестьянки. Отчаяние заставило ее сомневаться в извечной божественной справедливости.

— Бабушка и после своего превращения защищала село — уберегала посевы от градобития, спасала от засухи, предохраняла мужиков от холеры. Да случилась беда. Барин решил увезти нашу бабушку. Торговался на миру, деньги сулил. Дьячок ему вторил: мол, одни нехристи идолу поклоняются. Только мужики денег не взяли и бабушку не отдали… Увезли нашу бабушку темной ночью разбойники, а яму посыпали пеплом, ровно улетела на небо! Бог бабушку не любил и на небо ее не мог забрать. К тому же она охраняла от несчастья наше село! Как бабы голосили о бабушке, да что бабы — мужики и те… Ходоки разыскали ее. Стоит себе, сиротинушка, в господском парке у пруда. Оказывается, для похвальбы перед другими барами ее украли. — Женщина заплакала, размазывая слезы по худым щекам. — С тех пор начались в селе беды. Дожди прекратились. Засуха. Хлебушек не высеивали — не принимала его земля… Горюшко горькое! Лишились нашей заступницы, каменной бабушки, и не стало на белом свете села Болван…

Мария молчала. Не хотелось лишать женщину наивной веры. Каменная бабушка…

Женщина встала, низко поклонилась, схватила мальчонку за руку. Мария долго смотрела ей вслед. Виднелось цветастое одеяло да волочился мальчонка, держась за грязную юбку.

Голод. Вчера в доме акцизного чиновника, детей которого готовила в гимназию, Мария видела так называемый голодный хлеб. Черный, сухой, из гороховой муки и картошки, он чем-то напоминал торф. В домах считалось хорошим тоном иметь «голодный хлеб». В обществе устраивали «журфиксы». Благотворительность раздражала Марию, и она не принимала участия в этой шумихе. Голодающие искали работы. Осаждали дом губернатора на Дворянской улице. Но губернатор проводил все дни в постах и молитвах. Ханжа! Комнаты его белокаменного дома увешаны иконами. В церквах губернатор клал земные поклоны, ангелам на сводах посылал воздушные поцелуи! Где тут думать о помощи голодающим?

Недавно в город приезжал принц Ольденбургский, «холерный диктатор». Правительство, испугавшись голода, выделило деньги, но они уходили, как вода в песок. Начались бунты. Убивали докторов, перекатывались слухи, что господа нарочно травят бедняков… В общественных столовых давились за «голодным хлебом». Придумывались общественные работы. Заработок мизерный, и все же несметные толпы ждали этих мизерных грошей. В Самаре закладывали бухту для зимней стоянки пароходов. Во главе сиятельный болтун граф Ливен. Бездельник и интриган, граф даже у либералов имел дурную репутацию.

Однажды граф Ливен приехал на дамбу. Сухопарый. В белом шерстяном костюме. Граф осторожно, словно журавль, вышагивал по дамбе, покрытой глиной. Высокомерно поднял голову. Голодающие замерли. Граф осматривал работы! Шумел внизу весенний паводок. К дамбе вели тонкие дощечки. Граф слетел и барахтался в грязи. Инженеры кинулись, вытащили его. Граф укатил на рысаках — он сделал для голодающих даже невозможное!

Неподалеку от Марии прошла компания мастеровых. Парень с кудрявым чубом наигрывал на саратовской гармонике, окованной медью и увешанной колокольчиками. Сочным баритоном задористо выговаривал:

Из трактира выскочил околоточный. Сердитый. Взъерошенный. Сдвинув на затылок фуражку, засвистел.

«Вот и заговорила гармошка, медна ножка», — повеселела Мария Петровна, поднимаясь по пыльной улице.

Стихи Рылеева Мария любила. Сегодня она перелистывала синий томик не случайно: думой Рылеева «Иван Сусанин» восхищался Александр Ульянов. «Кто русский по сердцу, тот бодро и смело и радостно гибнет за правое дело!» — прекрасные слова… Как они созвучны с теми последними, сказанными им на суде!

Она сидела в палисадничке малоприметного домика на Духовой улице, неподалеку от реки Самары. В этом уединенном уголке хорошо мечталось, думалось. Стояла поздняя осень, но осень необычайная, лишенная ярких красок и пестрого листопада. Засуха наложила свой мертвящий отпечаток на деревья, опаленные огнем, кусты бузины с закрученными чахлыми листьями, одинокий лист рябины. В темной раме пожухлого кустарника виднелся домик. Нежилой. Заброшенный. Очевидно, хозяева его уехали, когда началась эпидемия. Домик врос в землю, окна его покривились, наличники выделялись яркой раскраской, будто молодился, как престарелая красавица. Жалобно поскрипывала дверь с космами грязной ваты, выбившимися из-за обшивки. Закатное солнце скупо осветило оконца, кокошник резного крыльца. От крыльца к лавочке, на которой сидела Яснева, вела дорожка, выложенная кирпичом. Лавочка ветхая, источенная червями, прожженная солнцем.

С грустью смотрела Мария на заброшенный домик. На ветру покачивался желоб, забитый ломкими сучьями и опавшими листьями, ударялся о железную бочку. От реки поднимался свежий ветер. Девушка зябко куталась в платок, поглубже засовывала руки в плюшевую муфту. Осень принесла дожди, по выжженная земля их не принимала. Так и стояли вдоль дорожки рыжие от глины лужи.

Мария ждала заката, который был так хорошо виден из забитого дворика. За изгородью прошла молоденькая девушка с тонкой гибкой талией, прошла торопливо, как большинство жителей, боясь неожиданных встреч.

Вечерняя заря захватила полнеба, заливая улочки розовым туманом. Проступали темные уступы деревьев да полуразвалившаяся труба дома, озаренного последними лучами. Вдали виднелась река, обмелевшая после засухи. Солнце еще не опустилось, но уже засверкал неясный рожок месяца. Ширился холодный ветер, вороша вороньи гнезда и разбрасывая пригоршни песка.

Девушка сидела в своей любимой позе, наклонив голову. Глаза ее задумчиво смотрели на затухавшее солнце. Закат не принес обычного успокоения. Она волновалась. Долгов, зашедший перед обедом, пригласил ее вечером к Ульяновым. Встреча с семьей Александра Ульянова, перед памятью которого преклонялась, тревожила ее.

— «Мы скажем всей России: смотрите, как умеют бороться и умирать твои революционеры! Мы глубоко запечатлели их славные имена в своих сердцах и будем воспитывать на их примере себя и лучших детей своей земли. Мир вашему праху, дорогие братья! Вы честно исполнили свой долг, вы твердой рукой поддержали знамя борьбы за свободу и правду! Глубокое спасибо вам и вечная память!» — прошептала Мария слова листовки, ходившей по рукам после казни.

Мария закрывает глаза руками. Плачет. Она хорошо помнила те страшные дни, скупые сообщения газет о процессе над первомартовцами.