Мне было лишь два года, когда Антонина Васильевна уже выступала на сцене. И все же мне довелось быть ее партнером в операх “Травиата”, “Лакме”, “Лоэнгрин”, в дуэте “Ромео и Джульетта” Чайковского.

Эти совместные выступления были для меня огромной школой. И не только певческой. Я видел, сколько терпеливости, целеустремленности, труда вкладывала она, уже великая тогда, признанная артистка, в каждую новую партию, каждую репетицию. Настойчиво, по нескольку раз, повторяла она одну и ту же фразу, добиваясь вокальной законченности, естественности звучания. Виртуозное исполнение не было самоцелью. Полностью владея секретом знаменитого бельканто, Нежданова вносила в пение глубокую осмысленность, выразительность, задушевность. Она заставляла забывать зрителей об условности оперного искусства и вместе с ней переживать судьбу героев. Татьяну в “Евгении Онегине” она пела так, что в сцене письма в зале люди плакали.

Исключительные природные голосовые данные сочетались у нее с большой музыкальной одаренностью. Но певица много работала над драматической основой образов, их пластическим выражением. Рассказывают, как В. И. Суриков, очарованный Неждановой в опере “Снегурочка”, не узнал артистку, когда она разгримировалась. Высокая, статная, Антонина Васильевна так перевоплотилась в хрупкую, полуребенка Снегурочку, что ввела в заблуждение художника.

Помню “Травиату” в Большом театре. При почти математической точности в технике она сумела передать тончайшие переживания своей героини. Пела она, как скрипка Страдивари.

Антонина Васильевна обладала еще одной удивительной чертой. Она могла быть беспощадно суровой к небрежности, лености в творчестве. А “жаждущему” всегда помогала немногословными, но очень точными, четкими замечаниями и советами, искренне радовалась удаче товарища. Мы много работали с Антониной Васильевной над дуэтом Чайковского “Ромео и Джульетта”, пели его в Большом театре. А через некоторое время на ответственном концерте в Колонном зале этот дуэт исполняли Е. В. Шумская и я. Нежданова сидела в ложе. Надо было видеть, с какой доброжелательностью она слушала, как сердечно аплодировала! Нас как волной подбросило. Я спрыгнул со сцены, подошел к ложе и цветы, которыми одарили зрители участников концерта, я тут же вручил Антонине Васильевне.

Вспоминаются и наши концертные выступления в Ленинграде, в Большом зале филармонии. Аккомпанирует Н. С. Голованов. Все трое волнуемся. Я обращаюсь к Неждановой: “А вам-то, Антонина Васильевна, чего беспокоиться!”.

— Мне-то и надо волноваться,— отвечает она.— Я должна оправдать ожидания публики.

И это говорит артистка, покорившая таких великих художников, как К. С. Станиславский, Б. Шоу, А. Барбюс. Артистка, чьи выступления не пропускал Скрябин. Артистка, для которой создал Рахманинов свой знаменитый “Вокализ”!..

Как-то в торжественной обстановке, обращаясь к Антонине Васильевне Неждановой, я сказал: “Вы — наш камертон”. Это справедливо до сих пор. Для каждого артиста она является образцом музыканта и человека, щедро делившегося с другими своими умением, знаниями, опытом и душевной теплотой.

Творчество Неждановой — пример того, как истинное служение народу, теснейшая связь с ним, великий труд развивают талант художника, создают ему славу при жизни и заносят имя его на страницы истории русского и мирового искусства.

1975

Надежда Обухова

Значение каждого человека в жизни определяется той степенью любви и уважения, которые он вызывает у окружающих. И вот здесь вспоминается Надежда Андреевна — моя милая, добрая соседка, ласковая и капризная, наивная и обаятельная. Она была обаятельна даже тогда, когда никак не могла понять взаимоотношений различных организаций. Обывательски настроенный человек мог бы усмотреть здесь нечто иное — снисходительно-барское отношение, претензию на право не знать и не касаться всего нового. Ведь у Надежды Андреевны раньше было привилегированное родовое и имущественное положение, потеря которого могла бы повергнуть ее в уныние и даже в озлобление. Нет, нет и нет! Недаром ее душа, ее пение были такими просветленными, такими доброжелательными, полными такого глубокого значения.

Была ли это общечеловеческая любовь, или страдание и боль в трудные минуты за свою страну и свой народ, мольба за униженных и оскорбленных — все эти мысли и чувства она передавала с присущим ей блестящим мастерством и доносила до слушателей силой своего неповторимого голоса, и прежде всего до нового слушателя, который раньше не бывал в стенах Большого театра.

Была ли она одна такая — Надежда Андреевна Обухова? Нет! В начале двадцатых годов мне посчастливилось видеть много таких людей, и не только в искусстве, не только артистов, но и педагогов, ученых, военных. Как правило, эти люди были очень богаты духовно, щедро отдавали себя и жили полной творческой жизнью.

Я не буду говорить о том, что значило пение Надежды Андреевны, потому что в этом есть и радость, и горе. Радость, когда слышишь знакомые звуки, и горе от сознания, что невозможно ни словами, ни в записях передать подлинное звучание ее живого голоса. Говорить можно только о воздействии ее искусства на тех людей, которые были слушателями этой замечательной певицы и этого замечательного человека.

Оттого лучше вспомнить об отдельных эпизодах, отдельных случаях, которые могут дополнить, дорисовать образ Обуховой для тех, кто уже никогда ее не увидит, а будет только читать эти строки.

Мы были соседями с Надеждой Андреевной более тридцати лет — сначала жили в доме бывших императорских театров, а последние годы в доме на улице Неждановой (бывш. Брюсовском переулке), и вся ее жизнь проходила у меня на глазах. Надежда Андреевна сильно отличалась от многих артистов Большого театра. Ведь когда на афише стояло ее имя, уже готовили дублершу, так как если Надежда Андреевна хотя бы в малейшей степени чувствовала себя не в форме, она категорически отказывалась петь. Мне хотелось бы подчеркнуть это обстоятельство — на мой взгляд, оно свидетельствует прежде всего об огромной ответственности перед аудиторией. И что же? Жизнь подтвердила ее теорию — менялось начальство, которое хваталось за голову при ее отказах петь и кричало, что с Обуховой трудно строить репертуар, многих поглотила медленная Лета, а голос Надежды Андреевны звучал до последних дней ее жизни; она пела, и — что самое главное — пела хорошо.

Ее домашний быт заслуживает особенно пристального внимания. Сейчас много говорят и пишут о правильном ритме жизни и пытаются установить единый режим, единую школу для будущих певцов, но, вопреки этим правилам, Надежда Андреевна начинала петь в час ночи. Я, как и все люди, люблю тишину, но, когда начинал звучать голос Надежды Андреевны, всегда невольно был захвачен ее пением. И вот часто происходило так: у Надежды Андреевны Матвей Иванович Сахаров — замечательный музыкант, с которым в течение многих лет было связано и мое творчество,— и скрипач Н. П. Шереметев, начинается волшебное пение; я за стенкой, все слышу — не утерпится, шагаю к ним. И вот тут и происходило то таинство обогащения и таинство отдачи, когда человек, отдающий духовно, вырастает и сам становится богаче. Эти вечера были незабываемыми. Именно в один из таких вечеров у нас родился дуэт “Ночи безумные” с гитарами.

К сожалению, кроме записи дуэта Кончаковны и Владимира Игоревича и этого дуэта, от совместных наших выступлений ничего не сохранилось в записях. А жаль! Я не сомневаюсь, что для многочисленных любителей музыки это представляло бы интерес. И нет вины Надежды Андреевны в том, что ее творчество, отличающееся таким огромным диапазоном, не было запечатлено в записях во всей его полноте. Еще и сейчас существуют люди, которые, испытав в свое время неудачу на поприще искусства, переходят на техническую работу, и часто именно от них зависит, родится запись или не родится. Они планируют, подготовляют, дают названия этим записям. Их нельзя обвинять в том, что они не понимают значения такого, например, явления в искусстве, как Надежда Андреевна Обухова, но возможность “влиять”, “разрешать” или “запрещать”...