– Спасибо, Миша. Спасибо! Не ожидал!

– Да ты, морда москальская, не представляешь, какие у нас тут водятся рыбы! Какие мы консервы для всей матушки-Россеи делаем!

Хабаров от души рассмеялся. О своем «рыбацком» прошлом он промолчал.

В расчетной точке Данилов начал разворот на сорок градусов, обходя зону, закрытую для полетов. Машина не выполнила и трети намеченного разворота, когда ее затрясло резко и жестко.

– Твою мать! – крикнул Данилов.

В то же мгновение по ушам резанула тишина. Стрелка тахометра прилипла к нулю. Двигатели сдохли. Тряска тут же прекратилась. Повторный их запуск результатов не дал. Оба почувствовали, как сиденья под ними стали проваливаться вниз. Машина начинала падать, кренясь на левый бок.

– На авторотацию [55] ! Миша, чего ждешь?! – крикнул Хабаров.

В то же мгновение, чтобы не дать несущему винту потерять скорость, Данилов поставил шаг винта на минимально возможный. Из-за уменьшения шага винта вертолет начал быстро снижаться, обеспечивая сильный поток воздуха, набегающий снизу на несущий винт. Больше в такой ситуации человек не мог сделать ничего, мог только секунд пять или шесть пассивно ждать, когда сработают законы аэродинамики и встречный поток воздуха создаст авторотацию, то есть сам будет вращать несущий винт в том же направлении. Если это произойдет, то возникнет подъемная сила, достаточная для относительно безопасного приземления, и всю оставшуюся жизнь этот день они будут праздновать как второй день рождения.

– Я – семьдесят второй! Повторяю, я – семьдесят второй! Всем, кто меня слышит! Квадрат четырнадцать – восемьдесят! Четырнадцать – восемьдесят! Аварийная ситуация! Отказ двигателей!

Неравномерный, надрывный свист воздуха, сопротивляющегося обессилившим лопастям, был невыносимым до тошноты. Данилов обернулся к Хабарову, крикнул:

– Б…! Лезь назад! Назад, я сказал! – и, опять в эфир: – «База», я – семьдесят второй! Я – семьдесят второй! Вашу мать! Е…ные в рот! Кто-нибудь меня слышит?! Квадрат четырнадцать восемьдесят! Отказал двигатель! Сажусь на тайгу! Сажусь на тайгу! Подставляйте жопы, б…ди! Со мной пассажир из Москвы – командир взвода спасателей сто восемьдесят седьмого спасательного центра МЧС Александр Хабаров. Как поняли? Прием! – он глянул на Хабарова, тот по-прежнему сидел справа. – Придурок, назад лезь! Убирайся, если жить хочешь!

Самолет боится потери скорости, вертолет – потери оборотов винта. Если у самолета в воздухе остановится двигатель, у него есть крылья, создающие подъемную силу, он может спланировать. У вертолета крыльев нет. Если перестанут вращаться лопасти несущего винта, подъемная сила пропала. Считай, дюралевая болванка в воздухе. Остается одна надежда на авторотацию.

– «Семьдесят второй», я – «база». Слышу тебя! Квадрат четырнадцать – восемьдесят. Аварийно, – откликнулась земля. – Удачи тебе!

– Пошел ты на х…! Сука! – выругался Данилов. – Э-эх! Жаль, до залива не дотянем! Тайга здесь, между двух черных сопок, больно гиблая! Держись, москаль! Яйца в кулак зажми!

Пестрая нечеткая земля кренилась слева. Вертолет, словно соскальзывая с крутой горы, стремительно несся вниз, а внизу переваливалась тяжелыми черно-белыми волнами необозримая, как море, тайга. Стрелка высотомера аллюром отсчитывала метр за метром потери высоты.

– Господи, спаси… – прошептал Данилов.

Он все же сумел выровнять машину. За несколько метров до земли Данилов увеличил шаг винта, как при работающем двигателе. Накопивший большую кинетическую энергию за счет массы и скорости вращения винт начал создавать подъемную силу. Взгляд пилота прилип к счетчику оборотов несущего винта.

– Ну же, тварь! – упрямо потребовал Данилов. – Давай, зараза!

Стрелка замерла и медленно поползла обратно.

Несущий винт продолжал вращаться, все ускоряя и ускоряя ход. Подъемная сила постепенно нарастала. Вертикальная скорость стала резко уменьшаться, снижение замедлилось.

Земля не сразу становится страшной. Сперва, в запарке, ее вообще не замечаешь. Ну, есть где-то там, внизу, и есть. Потом она незаметно подкрадывается и, точно тигр, в молниеносном прыжке бросается в глаза.

Близкие деревья темной массой поднырнули под фюзеляж. Они только сверху выглядят ровной площадкой. На самом деле какое-то из них выше, какое-то ниже. Их очертания обманчивы. Вертолет зацепил хвостом за выступающую над общей массой крону и тут же сломал рулевой винт. Еще мгновение, слышится скрежет и треск. Вертолет резко несет в развороте влево и заваливает чуть на бок.

Данилов машинально вскинул левую руку, закрывая лицо от надвигающейся опасности. Лес зверем прыгнул на него, и все мгновенно исчезло, будто машина канула в темную воду.

Яркое солнечное московское утро обещало такой же яркий солнечный день.

Алина смотрела на свое отражение в зеркале и впервые за прошедшие полторы недели улыбалась. Чему она улыбалась, Алина, пожалуй, внятно не смогла бы объяснить. Просто на душе было так легко, словно огромный камень вдруг свалился и открыл живительный родничок, питающий силой душу.

Она с аппетитом поела, предпочтя обычному кофе с тостом яичницу с беконом и большой стакан апельсинового сока. Кофе с некоторых пор вызывал у нее отвращение. Пользуясь тем, что до работы еще вагон времени, напевая что-то легкомысленное, Алина принялась мыть за собою посуду, которую обычно, уходя, бросала в мойку до вечера.

На газовой плите оставалась кастрюля со вчерашним борщом. Сварив утром, Алина намеревалась съесть его на ужин, но маринованные помидорчики с картошкой как-то больше привлекли ее. Борщ остался на плите на ночь. Теперь надо было определяться, прокис борщ или нет. Алина поднесла к носу кастрюлю, понюхала. Внезапно тошнота подкатила к горлу, зажав рот рукой, она бросилась в ванную. Однако, едва Алина склонилась к раковине, все прошло столь же внезапно и бесследно.

Глубоко вдохнув несколько раз, она села на край ванной.

– Если бы был испорчен бекон, болел бы желудок… – прошептала она.

Вдруг ее лицо озарилось предположением. Она трогательно прижала руки к животу, потом, радостная, побежала в спальню, где в тумбочке среди баночек с кремами, гигиеническими салфетками и косметикой отыскала тест на беременность. Процедура заняла не больше трех минут.

Сомнений не было. Она была беременна.

– Сашка, все будет хорошо! Теперь я это точно знаю! Ты только возвращайся скорей… – вслух произнесла она.

Раскинув руки, обнимая весь мир, Алина в танце закружилась по квартире. Ее счастливый смех рассыпался звонкими блестящими колокольчиками. Она даже не сразу расслышала звонок в дверь.

– Кто это к нам в такую рань?

Продолжая счастливо улыбаться, Алина открыла дверь.

– Доброе утро. Хорошо, что застал тебя.

Лавриков был хмур. Оттеснив плечом Алину, не спрашивая разрешения, он вошел в гостиную.

– Привет! Чего на нервяке? – чуть игриво уточнила она.

Алину забавлял и его хмурый вид – как можно быть хмурым в такое утро?! – и его нерешительность, и нервность.

– Алина, сядь, пожалуйста.

Лавриков взял ее за плечи и усадил рядом с собой на кожаный диван.

– Жень, с Антоном что-нибудь?

– С Антоном? Кто это?

– Мальчишка соседский. Он очень хороший. Он Сашку папой называет. Сашка его очень любит. Он его в лагерь детский на зимние каникулы устроил, на базе санатория. У них там и оздоровительные процедуры, и трехразовое питание, и конные прогулки, и лыжи, и снегоходы… – она запнулась. – Ты что? Ты что так смотришь на меня?

– Лин, ты только спокойно. Без нервов. Ладно?

Лавриков взял ее за руку.

– Я спокойна, – она продолжала улыбаться.

Эта ее улыбка так не вязалась с теми новостями, что он принес, столько в ней было искренней радости, что отнять эту радость, стереть эту улыбку с ее лица у Лаврикова не хватало духу. Он держал ее руку в своих огрубевших руках, гладил пальчик за пальчиком и молчал, тупо глядя в пол.

– Женька, расскажи мне, кто тебя обидел? Я ему задам! – Алина опять звонко рассмеялась. – Нет, это надо же с таким лицом встречать такое утро!