1835
ЖЕЛАНИЕ[65]
Чу! Вихорь пронесся по чистому полю!
Чу! Крикнул орел в громовых облаках!
О, дайте мне крылья! О, дайте мне волю!
Мне тошно, мне душно в тяжелых стенах!
Расти ли нагорному кедру в теплице,
И красного солнца и бурь не видать;
Дышать ли пигаргу[66] свободно в темнице,
И вихря не веять и тучи не рвать?
Ни чувству простора! Ни сердцу свободы!
Ни вольного лёту могучим крылам!
Все мрачно! Все пусто! И юные годы
Как цепи влачу я по чуждым полям.
И утро заблещет, и вечер затлеет,
Но горесть могилой на сердце лежит.
А жатва на ниве душевной не зреет,
И пламень небесный бессветно горит.
О, долго ль стенать мне под тягостным гнетом?
Когда полечу я на светлый восток?
О, дайте мне волю! Орлиным полетом
Я солнца б коснулся и пламя возжег.
Я б реял в зефире, я б мчался с грозою
И крылья разливом зари позлатил;
Я жадно б упился небесной росою
И ниву богатою жатвой покрыл.
Но если бесплодно страдальца моленье,
Но если им чуждо желанье души, —
Мой гений-хранитель, подай мне терпенье,
Иль пламень небесный во мне потуши!
1835, октябрь
ПЕСНЯ ОТРОКА
(из либретто оперы «Страшный меч»)[67]
В небе морок, в сердце горе!
Что мне делать? Как мне быть?
Я пойду ль на сине море
С ним кручину разделить.
Там на береге зеленом,
Над широкою волной,
Поклонюсь ему поклоном
И спрошу его с тоской:
«Море! Море! Ты волнами
Весь мир божий обтекло;
За какими берегами
Вечно на небе светло?»
1835
ПЕСНЯ СТАРИКА ЛУКИ
(Из драматической повести «Фома-кузнец»)[68]
Вдоль по улице широкой
Молодой кузнец идет;
Ох, идет кузнец, идет,
Песню с посвистом поет.
Тук! Тук! Тук! С десяти рук
Приударим, братцы, вдруг.
Соловьем слова раскатит,
Дробью речь он поведет;
Ох, речь дробью поведет,
Словно меду поднесет.
Тук! Тук! и пр.
Полюби, душа Параша,
Ты лихого молодца;
Ох, лихого молодца,
Что в Тобольске кузнеца.
Тук! Тук! и пр.
Как полюбишь, разголубишь,
Словно царством подаришь;
Ох, уж царством подаришь,
Енералом учинишь.
Тук! Тук! и пр.
1835
«Вступая в свет неблагодарный…»[69]
Вступая в свет неблагодарный
И видя скорби, я роптал;
Но мой хранитель светозарный
Мне в утешение сказал:
«Есть два сопутника меж вами,
Они возьмут тебя в свой кров,
Они усыплют путь цветами,
Зовут их — дружба и любовь».
И я с сердечною тоскою
Пошел сих спутников искать…
Один предстал ко мне с тобою,
Другого, может, не видать.
1835
СЕМЕЙСТВО РОЗ[70]
Элегия
на смерть двух девиц-сестер, которые утонули в Неве. Одна из них была уже помолвлена
Видали ль вы в долине сокровенной,
В тени склонившихся над озером берез,
Могильный холм — приют уединенный
Семейства мирного пустынных милых роз?
Волна прозрачная, любуясь их красою,
Лелеет на груди трепещущей своей,
И резвый мотылек — любимый гость полей —
Летит к ним отдохнуть полдневною порою
В сиянье радужных огней.
Вечерний ветерок, играя их кудрями,
Когда свершается торжественный закат,
Несется медленно над светлыми полями
И веет сладкий аромат.
Забытые в глуши, под ясным неба сводом,
Любимцы солнцевы — из крова своего
Они любуются блистательным восходом
И тихим шелестом приветствуют его.
Заря вечерняя, светило дня скрывая
За рубежом далеких синих гор,
Встречает их прощальный взор,
Дарит улыбкою последней, догорая.
И в час безмолвия таинственных ночей,
Родными ветвями соплетшися игриво,
Они покоятся счастливо
На лоне матери своей…
Не страшны бури им: в сени гостеприимной
Они защищены от бурь и непогод.
Затмится ли когда небес лазурный свод
Грядами тучи дымной;
Промчится ли борей[71] сердитый по лесам,
Прольется ль молния огнистыми струями,
Отгрянет ли перун[72] по мрачным небесам, —
Березы мирными обнимут их ветвями,
И дождь скользит по их верхам.
Счастливы розы те в беспечности невинной!
Но всех счастливее из милых роз одна:
Царица области пустынной,
Как упоительна, как роскошна она!
Какою негою пленительною дышит!
Каким огнем уста ее горят!
Какой с кудрей ее струится аромат,
Когда зефир главу ее колышет!
Не ей ли по ночам, в густой тени ветвей,
Когда луна течет в порфире позлащенной,
Поет столь нежно соловей,
Любовью упоенный?
Не ей ли при заре, когда восток горит,
Когда прохладою предутреннею веет,
Певцов воздушных царь и свищет и дробит,
И в страстной песни млеет?
То ей! То розе молодой!
Она задумчиво певцу любви внимает,
Склонясь прелестною главой:
И грудь волнуется, и лик ее пылает!
Не тщетно любит соловей:
Глас сладостной любви для милой розы внятен,
И счастливый певец любви и красных дней
Для сердца нежного красавицы приятен.
Но здесь ли на земле под гибнущей луной
Искать негибнущего счастья?
Кто в жизни не видал грозы над головой?
Кто, счастливый, избег от грома и ненастья
И не скорбел печальною душой?
Где тот счастливейший, кто в жизни в непогоду
Умел торжествовать средь бури роковой,
Кто укрепил бессильную природу,
Не изнемог в борьбе с враждебною судьбой?
Восставшие из тленья,
Всечасно ратуя с природой и с собой,
В груди мы носим смерть и веру в провиденье.
Готовый в путь, оснащен легкий челн,
Маяк горит на пристани востока,
Ум — кормчий за рулем, и мы средь ярых волн
В необоримой власти рока!
Сначала новый путь пленяет новизной,
Приятны нам картины юной жизни,
И мы плывем с веселою душой
В родимый край отчизны!
Но длится жизни путь; наш кормчий уж устал,
Склонясь на руль, беспечно засыпает;
И жизни цвет в мечтах неясно исчезает.
А челн вперед… Вдруг бури дух восстал,
Завеса черная маяк во тьме скрывает,
О твердую скалу гремит косматый вал,
И ветер рвет бессильные ветрила.
Проснувшийся пловец спешит схватить кормило —
Но поздно! Челн бежит на ряд подводных скал,
И море челн разбитый поглотило!..
Вот наша жизнь! Блажен, кто с юных лет
От тихой пристани очей не отвращает
И с теплой верою средь горестей и бед
Все к ней, все к ней стремленье направляет,
Он весело плывет чрез бурный океан,
Маяк горит, в очах его светлея,
Редеет сумрачный туман,
И берег родины все ближе и виднее…
Вот пристань… И пловец, отбросив легкий челн,
Целует тихий брег страны обетованной
И, кинув светлый взор на волны окегада,
Ложится отдохнуть от плаванья и Волн.
О розы милые! недолго вы блистали,
Недолго путника вы радовали взор!
Еще снега не скрыли ближних гор,
А вы уже увяли!
Где светлый ваш хранитель-ангел был,
Когда на озере громады собирались,
Когда в лесах сердитый ветр завыл
И стаи воронов с далеких гор слетались?
Зачем оставил вас? Зачем своим крылом
Во время бурного движения природы
Не скрыл от бурь и непогоды,
Не отвратил ниспадший с неба гром?
. . . . . . . . . .
Скончалась ночь. Восток холодным пламем пышет;
В безоблачной выси скликаются орлы;
Но буря все сильней дыханьем бурным дышит.
Огромные валы
Стадами тучными на озере пасутся;
Под бурей двух стихий могильный холм дрожит;
Древа столетние, как гибки лозы, гнутся,
И с вихрем по полям зеленый лист летит.
Дрожа от холода, с поникшими главами,
Три розы милые сплетаются ветвями.
Но тщетно все! Час гибели пробил!
И ветер яростный тяжелыми крылами
Две розы юные безжалостно сломил!..
Исчезло все, что сердце здесь любило,
Что путника ласкало жадный взор!
И солнце светлое, поднявшись из-за гор,
Холодный гроб красавиц осветило!
Но волны озера не скрыли их в водах:
Шумя прозрачными крылами,
Они несли сирот на пенистых хребтах
И окропляли их жемчужными слезами.
Они плывут!..
Повито трауром, как факел погребальный,
Светило дня бросает луч прощальный,
Как бы преследуя, в последний их приют.
Но силы бури не слабеют:
Леса шумят, песок летит,
Вран черный жалобно кричит,
И волны озера белеют.
Они плывут! За валом вал
Бежит шумящею грядою
И вот, как запад догорал,
К пустому острову прибило их волною,
И ветер белыми песками закидал!..
О, что с тобой, певец весенних дней?
Кому твои серебряные трели?
Ты должен поменять волшебный блеск полей
На мрачные леса, на гробовые ели.
Никем не знаемый, ты станешь изнывать
В немой глуши уединенья
И в песнях жалобных лесам передавать
Твою тоску, твои мученья.
Но кто придет послушать песнь твою,
Кто затаит в груди пленительные звуки?
И голос твой замрет в порывах тяжких муки,
И ветер разнесет их бледную струю!
Наутро стихну ли порывы грозной бури;
Спокойно озеро; не тронется листок;
И царь светил восходит на восток,
Лия пурпурный блеск и пламень по лазури;
Сверкает искрами песок;
Горит алмазами кудрявая береза,
И темный бор златым осветился венцом.
Но на холме береговом
Цветет одна сиротка роза!
Спасенная под гибельной грозой
Крылом хранителя, отныне
Она одна своей пленительной красой
Манит взор путника, заблудшего в пустыне,
И украшает холм родной!
вернуться
65
Желание (с. 106). Впервые — Библиотека для чтения, 1835, т. 13 (цензурное разрешение 31 октября 1835).
вернуться
66
Пигарг — вид орла.
вернуться
67
Песня отрока (из либретто оперы «Страшный меч») (с. 108). Впервые — Иллюстрированный вестник, 1876, Ќ 7.
Либретто «большой волшебно-героической оперы в пяти действиях» было написано для друга поэта — композитора И. К. фон Гунке (1801–1883); одобрено цензурой к представлению в июне 1836 года. По неизвестным причинам опера так и не была поставлена.
вернуться
68
Песня старика Луки (Из драматической повести «Фома-кузнец») (с. 109). Впервые — Осенний вечер, изданный В. Лебедевым. Спб., 1835.
Драматическая повесть не окончена. Песня старого кузнеца Луки была положена на музыку А. А. Алябьевым для мужского хора и включена композитором в сборник своих песен. Бытовала как народная, пользовалась популярностью и в советское время.
вернуться
69
«Вступая в свет неблагодарный…» (с. 110). Впервые — Петр Павлович Ершов, автор сказки «Конек-горбунок». Биографические воспоминания университетского товарища его, А. К. Ярославцова. Спб., 1872. Посвящено В.А. Треборну.
Треборн Владимир Александрович — близкий университетский товарищ Ершова, поддерживавший с ним регулярную переписку до конца жизни, занимался литературной деятельностью, писал шуточные стихотворения, переводил с немецкого.
вернуться
70
Семейство роз. Элегия (с. 111). Впервые — Летопись факультетов на 1835 год, изданная в двух книгах А. Галичем и В. Плаксиным, кн. 1. Спб., 1835 (цензурное разрешение — 30 апреля 1835) с сокращениями. Полностью — Библиотека для чтения, 1835, т. 13.
вернуться
71
Борей — по греческой мифологии, холодный северный ветер.
вернуться
72
Перун — здесь: гром.