20. V.1922
«Там, над синей волной Мичигана…»
Там, над синей волной Мичигана
Золотые собрались квириты;
Воздвигается вновь Капитолий,
Созидается наново Рим.
Из огромных индейских раздолий,
Обратившись на два океана,
Подымается меч непокрытый,
Звонким заревом домен багрим.
Всё увидим, что было когда-то;
Промелькнут и цари, и трибуны;
С Кордильер Аннибал круторогий
Прогремит на железном слоне;
Дряхлый Цезарь в пурпуровой тоге
Брызнет кровью на плиты Сената;
Старой власти и роскоши юной
Тот же отблеск сверкнет в вышине…
Но грядущий гудящий Вергилий –
У кого он преемствует лиру?
У слепых европейских Гомеров,
У альпийских и ладожских саг,
Тонким ладом восточных размеров
Он оденет кровавые билли,
Что взнесут покоренному миру
Звездяной атлантический стяг.
О Европа, Вторая Эллада!
Тишина. Философия. Песни.
Годы движутся стройно и строго
Облаками вечерней зари,
И алтарь Неизвестного Бога
Тихо теплится в сумраке сада…
О, воскресни, былое, воскресни,
Повторись, проблистай и умри.
1922 (?)
ДАЧА
О летняя тоска, — особый дачный холод
В картонной комнате, где к потолку приколот
Пучок бессмертника, где узкая кровать
Окну подставила свой бок — отсыревать.
Вдали, у станции, помятой полусферой
Театра ветхого поднялся купол серый;
Там музыка была, там малокровный газ
Из жестяной листвы выпячивал свой глаз,
Там смутно реяла, тревожась и взлетая,
Бумажных бабочек встревоженная стая,
И скрипок хриплый вой, и мотыльки, и свет,
Какой томительный, какой тягучий бред!
Но там — что делать мне? И лето отлетело,
Немоте и тоске покорным стало тело.
И у окна сижу. Темно. И в глуби рощ
Гнилушки светятся и редкий краплет дождь.
31. V.1922
«Я не сплю… Ведь было, было это!»
Н.М.
Я не сплю… Ведь было, было это!
Кремль, река, прозрачный храм,
Мох на грубых плитах парапета,
Летний зной и птичий гам…
Ласточка, ты взором замерцала,
На меня взглянула ты,
И душа к твоим ногам упала
С невесомой высоты.
Было сладко мне, и торопливо,
И взволнованно, едва
Подбирал я в кипени порыва
Неповторные слова…
Ты ушла, сказала мне «спасибо!».
Нина, ласточка, — зачем?
Это я был счастлив, счастлив — ибо
Для тебя не стал ничем…
Июнь 1922
«Сердца мне были точно ванна…»
Сердца мне были точно ванна:
Прохлады взять и пыль омыть, –
И пролетала неустанно
Дней нескончаемая нить.
И к сердцу одному привычен,
В него я восемь лет входил
И, успокоен, безразличен,
Оставил в нем и пыль, и пыл.
Иное сердце предо мной,
Но горькой радости к истомам
Одной лишь мне идти тропой:
Войдя в него, я вскрою вену,
Ему отдам по капле кровь –
И первую мою измену,
Мою последнюю любовь.
13. VII.1922
«В Пантикапее, в склепе Деметры…»
Н.М.
В Пантикапее, в склепе Деметры,
Я видел фреску — твои глаза…
Тогда гудели полынные ветры
И канонадой глохла гроза.
И, опьяненный ветром и громом,
В жизнь уходил я, в гуды стихов,
Я захлебнулся льдом и ромом –
Градом восьми безумных годов.
Но где-то — знаю — в омуте мутном
Мерцал потаенно широкий взор, –
О древнем, о смутном, о бесприютном,
Ушедшем в сумрак могильных нор.
И проявилась бледная фреска:
Передо мною глаза твои,
Гончарной лазури, карего блеска
В меня проливая струи.
Я снова, снова в склепе Деметры,
Гроза отгремела, ушли года,
Стихи умолкли, утихли ветры,
Простерт я навзничь, лег — навсегда.
Ты надо мною. Гляди, гляди же!
Здесь так прохладно, здесь тишина, –
И наклоняйся всё ближе, ближе,
Возьми, Деметра, и пей до дна!
Август 1922
ОСЕННИЙ ВЕНОК
* * *
Нет молодости. Лета нет и юга.
Смешно: я осмотреться не успел,
А три тепла уплыли за предел,
За дымную черту земного круга.
Проходит август в тишине полян,
И — знак того, что недалеко вьюга, –
Искрится в высоте Альдебаран.
* * *
Искрится в высоте Альдебаран,
Рубин, весь налитой багрянцем страстным.
Зовет взлететь к нему порывом властным.
Но где болид? Ядро? Аэроплан?
Но что болтать? И вижу сквозь туман –
Ко мне склонилась ты лицом неясным.
Не знаю как, но я тобою пьян.
* * *
Не знаю как, но я тобою пьян.
Я не хотел такой внезапной чары.
Достаточно меня гнели удары;
Довольно вывихов, довольно ран.
На мне давно запаяна кольчуга.
Но ты… И вновь я болью обуян,
Еще чужая, поздняя подруга.