В конце пробега самолёт встречал Кузьменко Юрий Николаевич, электрик с нашей машины. Его туда послали, чтоб он скатал и оттащил с полосы тормозные парашюты. В общем, он первым оказался у аварийной машины, ногой выбил верхний люк у штурмана, у Гавриленко. Калина (достаточно крепкий мужик, высокий, плечистый) сам вылез в аварийную форточку вместе с парашютом – пулей выскочил! А кабина на лежачем самолете больше, чем в полутора метрах над землей. Потом Кузьменко забрался к радисту, а тот с кресла слез, забился в угол под кресло, царапает теплоизоляцию и чего-то то бормочет, то кричит. Его оттуда вынули, на улице он успокоился, но после этого Костя Клубков не летал. Лечили его долго, но, конечно, с летной работы списали. Он от нас ушел, потом работал где-то во Дворце Съездов радистом, и после этого след его потерялся.

Тут надо немного про конструкцию рассказать, чтоб понятно было. На передней ноге стояли три концевых выключателя (т.к. передняя нога выпускалась последней и последней же становилась на замок), приводимые одним толкателем. Этот толкатель нажимает на все три концевика. Выключатель выпущенного положения шасси дает сигнал в кабину, при этом другой выключатель прекращает цикл выпуска шасси, т.е. «отрубает» командное давление в гидросистеме.

Что получилось: погода была весенняя, с лужами. Когда летал Козлов, он заехал в лужу и облил эти концевики. И вот этот толкатель примерз. Он был незащищенный. И когда Калина полетел, он заметил, что у него горит одновременно лампочка убранного положения шасси и выпущенного. Он доложил, и потом, когда заходил на посадку, шасси выпустил, у него лампочка убранного положения шасси погасла, а лампочка выпущенного продолжала гореть. Прошел над КДГГ, ему сказали: у тебя все три ноги выпущены. Он успокоился и стал нормально садиться. А что было: раз у него этот толкатель замерз, он у него все время держал выпущенное положение шасси и одновременно отключал систему выпуска шасси. То есть передняя нога встать на замок не успела, а команда на отключение системы выпуска прошла. Давление снялось. Ему надо было бы перестраховаться, аварийно дожать, и тогда бы ничего не было. А тут нога вроде выпустилась…. И когда он на нее стал опираться, нога сложилась.

На нос приходятся небольшие нагрузки. «105-я» фактически не пострадала. Там поврежденными оказались только люк штурманский и стекло прицела с окантовками, немного его пошкрябало. Эту машину отремонтировали очень быстро. Мы собирались на ней продолжить полеты, но так и не собрались, потому что случилась трагедия с Алашеевым.

* А тогда мы все собирались на «114-ю» идти работать, это было престижнее. Правда, и там тоже гондола, никуда не денешься, но, наверно, наши молитвы попали богу в уши, и гондолы на «114-й» покрасили в чёрный цвет – то есть драить их уже было не надо.

** База – ЖЛИДБ – Жуковская лётно-испытательная и доводочная база. Предприятие в городе Жуковском, где с начала пятидесятых годов проводятся испытания техники фирмы «Ту».

*** «Ребята» на аэродромном жаргоне – это весь технический персонал, от самого мудрого, до самого чумазого.

**** Этой ручкой, вращая ее, опускали кресла пилотов. А поскольку усилия надо было прикладывать недюжинные, то и двое иногда крутили – потому и «ручка дружбы».

* Аэродром имеет «горбистый» профиль. «… и нет самолета» – означает, что он скрылся за подъемом ВПП.

Зима, 21 декабря, холодно очень. Оба самолета – и «105», и «105А» – стояли рядом в одной линейке. Наша машина была исправна, но после аварии не летала, а «105А» готовили к седьмому испытательному полету. Приехал Алашеев Ю.Т на своей «Волге» и поставил её нам под крыло. Он собирался лететь на «105А», но поскольку она была еще не готова, пришел к нам (хоть два разных экипажа, но были мы – одна бригада, и работали здесь и там), сел на водило. А там водило длинное (нос- то длинный), метров восемь. Закурил свои «Любительские». Разговор был не о чём: знаете, как в аэродромных курилках, можно сутки рот не закрывать – и всё разговор не о чём. И когда его позвали, он говорит: «Лучше бы я у вас семь раз слетал, чем там!»

Был у него седьмой полет на «105А». Задание – выйти на сверхзвук. Экипаж: Алашеев, Гавриленко и Щербаков Костя. Полетели они легко одетые, в кожаных костюмах, защитных шлемах. Улетели они, а мы остались ждать.

Уже темнота наступает – идет Комиссаров Иван Ефимович, из летной комнаты, и говорит: «Ребята, разбилась машина…»

Все, что я расскажу, мне известно со слов Кости Щербакова, радиста. Ему удалось спастись. Они набирали высоту и разгонялись одновременно. И в наборе высоты Алашеев превысил скорость звука. Потом решил повторить это в горизонтальном полете. Начали горизонтальную площадку, и вдруг удар по фюзеляжу, как будто кто оглоблей двинул. И – звук «бум-бум-бум- бум». Машина начала крениться и снижаться. А Костя не знает, в чем дело: ни высоты не знает, ни скорости, ничего: приборов у него нет. Потом Гавриленко говорит: «Юра, крен». Тот молчит. Он повторяет. Алашеев молчит. Гавриленко опять: «Юра, крен большой!» Тот отвечает: «Приготовиться к покиданию». И открыл кран принудительного сброса крышек люка. У всех Алашеев люки сбросил. Костя, когда сбросились люки, почувствовал, что небольшая высота – не ударило по ушам. Пар обычно бывает в кабине, когда разгерметизируется на большой высоте – ничего такого не было. А сидит он задом наперед. Подождал – никаких команд нет. Ну и сиганул. Когда выскочил из кабины – начало его ломать сильно, очень большой скоростной напор был: но он спинкой вперед летел, и, видимо, она его и спасла. Потом кресло легло на спину, ремни расстегнулись, а из кресла Костя вылезти не может – ножные захваты не отстегнулись. Костя – мужик здоровый, вырвался из кресла, оттолкнул его – и сразу же парашют наполнился. Я, говорит, только успел оглядеться – и увидел вдалеке два парашюта. И повис на дереве. Потом с дерева слез – какие-то ребята подбежали. Говорят: там два парашюта видели. Подошли – оказалось – тормозные. Потом какой-то мужик на лошади подъехал, говорит: «Вон там ваш человек лежит». Подъехали – лежит Гавриленко, изувечен сильно, на полураскрытом парашюте. Кресло рядом. Видимо, не отделился от кресла. Или его в воздухе задело какой-то деталью… Алашеева не было. Костя позвонил из сельской управы сюда, сказал, где их искать. На следующий день организовали поиски, прочесывание местности по направлению полета. Нашли куски руля высоты, потом куски стабилизатора. Стабилизатор был с рулем высоты, который стопорился специальным механизмом. Все это по кускам отломилось. В ангаре это потом выложили. Машину нашли: как говорили очевидцы, было такое впечатление, что ее кто-то взял за хвост и в землю ткнул. Осталась только яма с керосином и груда обломков.

И вот когда та машина погибла, «105-ю» практически закрыли. Больше она не летала, по аэродрому ее катали. Ее года через два-три разобрали и отвезли в Ачинск, в училище техническое для стажировки молодых техников. Они ее у нас разбирали, грузили на платформы.

В авиационных изданиях о Юрии Тимофеевиче Алашееве сказано незаслуженно мало, а что сказано – не всегда справедливо. Когда он погиб, ему бьио 36 лет. Этому летчику-испытателю посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. В родном городе Инза у школы, в которой он учился, установлен памятник. В Антарктиде есть залив Алашеева. О нем есть упоминание и в книге Бендеровой «След на земле».

Юрий Тимофеевич внес значительный вклад, чтобы страна называлась Великой авиационной державой. Он летал на грузовом Ту-75, участвовал в программах испытаний опытных турбовинтовых двигателей для самолётов Ту-91 и Ту-95 (они устанавливались на летающей лаборатории на базе Ту-4). Доводка системы дозаправки топливом в полёте самолёта Ту-16 по схеме «с крыла на крыло» – тоже его работа. Алашеев провёл полный объём испытаний самолёта Ту-104 – с нуля, с первого полёта, до начала пассажирских перевозок, включая испытания на больших углах атаки. Потом была «107-я», грузовая. Она не выпускалась серийно, но прошла полный цикл лётных испытаний. Далее – первый полёт и этап заводских испытаний на прототипе сверхзвукового бомбардировщика Ту-22, самолёте «105». Первый полёт Ту-22. Экипаж Алашеева первым обогнал звук на этом тяжёлом бомбардировщике…