«Сегидилью» Кармен пела, усевшись на стоявшей в углу двухколесной тележке. Она раскачивалась в ней, как в кресле-качалке. С одной стороны, это придавало ей самый невинный вид, с которым она произносила: «Я вовсе не болтаю, я только напеваю». С другой — это давало ей возможность, ловко подглядывая за Хозе, сочетать невинный вид с соблазнительными позами.

Цуниге был придан вид молодого элегантного офицера, лишенного трафаретной комедийности.

Второе действие происходило в погребке. Небольшие столы по бокам, один большой посередине, под огромным абажуром. Вскакивая на стул, кто-нибудь из персонажей выкручивал фитиль; при появлении Цуниги Кармен его, наоборот, прикручивала и темнила сцену.

Слева внутренняя лестница вела на маленькую галлерею, откуда открывалась дверь в помещение Кармен. Посередине на заднем плане—тамбур с лесенкой в десять ступеней служил официальным выходом на улицу. В двух шагах от тамбура маленькие дверцы вели в каморки контрабандистов. Вся задняя часть сцены отгораживалась от передней большим занавесом на кольцах.

Буквально от каждой мелочи пахло притоном. Только где-нибудь за городским валом и уж обязательно под землей могло приютиться этакое заведеньице.

Роль хозяина кабачка Лилас-Пастья, оставаясь бессловесной, стала очень заметной. Это был не только хозяин, угождающий своим гостям, но и строгий блюститель необходимой в столь злачном месте дисциплины и участник любой подозрительной сделки.

Три куплета «Цыганской песни» исполняли по очереди Фраскита, Мерседес и Кармен. Фраскита начинала

<Стр. 692>

уставшим тоном, в соответствии с сонным видом некоторых гостей и общим упадком настроения. Это мало действовало. Мерседес брала более энергичный тон и пела гораздо зычнее. Кто-то приходил в себя. Тогда Кармен будила двух гитаристов и врывалась в песню со всем своим бешеным темпераментом. Она вскакивала на стол и исступленной пляской будила к жизни всех гитан. В кабачке все мгновенно превращалось в танцевальный вихрь.

Эскамильо и матадоров приглашали к столу и угощали как добрых знакомых. Простота обращения показывала, что тореадоры —плоть от плоти этого общества, в котором всегда можно выпить рюмку крепкого вина, найти друзей и хорошенькую цыганку.

Как бы в ответ на куплеты Эскамильо естественно возникали те два вставных танца на музыку из «Арлезианки», которые принято давать в последнем акте на площади. Здесь они, безусловно, были уместны.

Большое волнение вызвали длинные юбки для самой Кармен и для первой гитаны (2-й акт). Слыханное ли дело — балерина, у которой не видно ног? Н. М. Хлюстина даже слезу пролила на первой репетиции, а потом благословляла эту новацию — до того эффектен и музыкально-органичен был этот вихрь складок мягкой материи.

Танцы давали Эскамильо возможность подольше присмотреться к Кармен, привлечь и ее внимание, а это уже давало повод для речитатива номер 14-бис.

Все же наиболее интересным моментом был квинтет.

Очистив помещение от посторонних, Лилас Пастья освобождал поле действия для пятерки контрабандистов.

Окружив стол табуретками, пятерка — кто сидя, а кто стоя коленями на сиденье — сдвигала головы и под лампой создавала очень рельефную картину заговора. Быстрый темп и мрачноватые тембры приглушенных голосов, редко вспыхивающие сфорцандо довершали впечатление. На переходе к речитативу Кармен подымалась и выходила из круга. Поставив свой стул несколько поодаль, она усаживалась в томной позе и заявляла, что никуда не пойдет. Когда подымались протесты и насмешки по поводу ее любви, она с полуобиженным видом уходила к себе наверх по лестнице.

Во время своих последующих реплик Кармен перевешивалась через перила балкона. Следовавшая за ней

<Стр. 693>

Фраскита останавливалась на лестнице. Внизу стояла Мерседес. Данкайро с задранной вверх головой стоял между столом и галлереей. Ромендадо сидел на столе. (Я потому остановился на этом подробно, что но жизненности впечатления эта мизансцена была замечательна.)

Одновременно с закулисной песенкой Хозе появлялся неизвестно откуда Лилас Пастья, освобождал ноле действия и помогал Кармен избавиться от лишних свидетелей ее попытки завлечь своего гостя в шайку.

Во время драки Цуниги с Хозе цыгане и контрабандисты вылезали из разных каморок и щелей, создавая экзотически живописное окружение.

Превращение Хозе в контрабандиста и прием его в шайку производились как некий торжественный обряд, в котором немаловажное участие принимал опять-таки Лилас Пастья.

Третье действие происходило в горном ущелье возле большой скалы с острым пиком. В углублении скалы было устроено нечто вроде шалаша, в котором мерцал огонь. Справа проходила дорога. У входа на сцену стоял большой придорожный крест из камня.

Номер 19 исполнялся солистами на сцене, а хором за сценой. Мрачные и напряженные перед опасным предприятием, контрабандисты раскладывали небольшой костер и, то входя в шалаш, то покидая его, тут же переодевались и маскировали свой груз.

Вскоре Данкайро и Ромендадо уходили на разведку. Хозе подымался на пик для наблюдения за дорогой, Фраскита и Мерседес начинали гаданье. Кармен расхаживала позади в раздумье.

Гаданье было поставлено на четком и остром ритме всех движений: Фраскита была весела, Мерседес походила на черного ворона. Их гаданье все время приковывало к себе внимание Кармен; наконец и она принималась за то же. Разостлав на земле платок, полная мрачных предчувствий и какой-то трагической обреченности, она начинала гадать, как бы исполняя священный обряд. С последними словами о смерти она в ужасе закрывала карты платком и, полулежа на нем, вперяла глаза в одну точку.

После ухода контрабандистов появлялся горный проводник и приводил Микаэлу. Она давала монету, отпускала его и начинала свою арию-молитву перед крестом.

<Стр. 694>

Из речитатива номер 22-бис после первого такта выбрасывались одиннадцать, а на двенадцатом раздавался выстрел Хозе.

Во время дуэта Эскамильо спокойно сидел на камне, заложив ногу на ногу и покуривая сигару. Хозе беспрерывно горячился.

После ухода Хозе и Микаэлы Кармен подымалась на самую вершину скалы, следя за передвижением контрабандистов, как бы сменив Хозе на карауле. Она облегченно вздыхала, вытаскивала шпильки из прически и распускала свои великолепные волосы. Радость освобождения от опостылевшего ей Хозе наполняла все ее существо.

Декорация последнего действия, испорченная неудачными деталями, представляла двор цирка с его обычной жизнью во время боя быков.

В глубине были ворота, открывавшиеся на полную движения улицу, ведущую к подъезду цирка. Налево — будка Красного Креста с сестрами и носилками, рядом с ней часовенка, куда перед уходом на арену заглядывали цирковые артисты.

Во дворе толкались поклонники и поклонницы тореадоров, шныряли продавцы прохладительных напитков, апельсинов и газет. Зрители же цирка и вся знать с альгвазилом во главе проходили по площади. Ворота раскрывались только тогда, когда в цирк приезжали шикарные тореадоры со своими матадорами и дамами. При всех казавшихся натуралистическими деталях двуплановость действия, ослепительная красочность нарядов и яркое солнце придавали сцене необыкновенное оживление: все горланило, все ликовало. Декорация к тому же в точности копировала двор мадридского цирка.

Кармен провожала Эскамильо в часовенку, затем в цирк и направлялась к воротам, чтобы пройти к подъезду. Ее перехватывали Фраскита и Мерседес и предупреждали о близости Хозе. Кармен призадумывалась, но скоро брала себя в руки и, отмахнувшись от приятельниц, твердым шагом шла к воротам.

В поношенном плаще, в широкополой сильно надвинутой на лоб шляпе, с корзиной фруктов в руке, под видом бедного разносчика ждал ее у ворот Хозе. Он очень принижен, он умоляет, но выйти за ворота он все же не дает. Кармен не очень тревожится: предстоит неприятное объяснение, но ничего больше. Даже кольцо она швыряет