СВЕТИЛЬНИК
Темной ночью я вышел в дорогу,
Ты сама мне светильник зажгла.
За теплом и уютом порога
Сжала горло мне цепкая мгла.
Долго звал я средь гулкого мрака
Тех, что раньше и дальше ушли,
Я искал сокровенного знака
На дорогах заклятой земли.
Как пойму? На вершине ли горной
Он снегами сверкнет в вышине,
Или вязью иероглифов черной
Пробежит по дворцовой стене?
Или, может быть, ночью, до света,
Вдаль проскачет испуганный конь?
Или звонкие строфы сонета
Всколыхнут мой заветный огонь?
Пробираясь путями чужими,
Я не помню, кто враг мне, кто друг,
Я забыл твое тихое имя
И касания ласковых рук.
Но когда в обветшалой одежде
Задержу я у цели свой шаг —
Твой светильник, зажженный, как прежде,
Мне покажет обещанный знак.
ХИМЕРА
Химера из серого грузного камня
На старой китайской изогнутой крыше,
Печаль свою древнюю ты отдала мне,
И сердце стучит заглушенней и тише.
Ты в той же застыла жестокой гримасе,
Как в светлой Элладе, средь песен и смеха.
Не ждешь ли, что витязь на легком Пегасе
Примчится на бой в окрыленных доспехах?
Не ты ли в надменном и пышном Париже
Гюго вдохновляла причудливый гений?
Сквозь ветхие ткани прошедшего вижу
Твое настоящее в горьком прозреньи.
Мутно бледнеет ночь,
Тонет в крови рассвет.
Кто нам сумеет помочь?
Мира на свете нет.
С темных откосов крыш
Смотрят глаза химер.
Пленный погасший Париж
Сумрачен, скучен и сер.
Крадется площадью ложь,
Идет по площади враг.
Прячет невольную дрожь
Четкий военный шаг.
Нет, не настал еще миг
Добычу отнять у судьбы.
Город, как прежде, велик.
Слабы, как прежде, рабы.
Заперта тяжкая дверь,
Страшен безмолвный рок.
Каменный пленный зверь
Жадно глядит на Восток.
И вновь расплетаются ткани тумана,
И снова весна на просторах Китая.
Химера молчит про мечты и обманы.
Молчит и не скажет. Не скажет — но знает.
ДЖИОКОНДА
Не портрет, не виденье — чудесней.
Не богиня, не муза — сильнее.
Не красавица — странное счастье,
Мона Лиза — свершенье и рок.
Джиоконда, чье имя, как песня,
Ты, кого описать не умею,
Колдовской одаренная властью,
Пережившая время и срок.
Ты, кого созерцал Леонардо,
Опуская задумчиво кисти,
И, в мечтах забываясь бессвязных.
Думал, как передать полотну
Это облако амбры и нарда,
Это ржавое золото листьев,
Прелесть пальцев надменных и праздных
И улыбки твоей тишину.
А теперь в негасимом полудне
Затаенно и мудро-лукаво
Ты из рамы глядишь сквозь столетья,
На тебе только ведомый день.
Джиоконда, легенда и будни,
Воплотившая горечь и славу,
Вижу я при изменчивом свете
За плечом твоим мастера тень.
НИНА ИЛЬНЕК
В КИНО
Намеком знакомых страданий —
чужая больная любовь,
а Грета Гарбо на экране
нахмурила тонкую бровь.
Ты в сумраке голову свесил
и сгорбился даже слегка.
Белеет на поручне кресел,
как мрамор, бесстрастно рука.
С простуженных клавиш рояля
течет неподдельная грусть,
но ты разгадаешь едва ли,
что я на тебя не сержусь.
И только желанием странным
душа моя брошена в плен:
оплакать с героем экранным
полынную горечь измен.
У ТЕАТРА
У театра я стою покорно
с тихою усталостью в груди.
Ты пошел проститься с дамой в черном,
с тою, что сидела впереди.
А теперь ты с ней стоишь поодаль.
Не подметил так, как я, никто,
как любовно ты в дверях ей подал
шелковое легкое манто.
Ветер ли, сорвавшись по капризу,
сбросил вниз перчатку, закружив,
и, подняв, спросил ты: «Это вызов?»
и ответом вспыхнуло: «Призыв».
Поцелуй же руку ей в запястье,
взглядом взгляд поймай, останови!
Ведь всегда — ворованное счастье
кажется заманчивей любви.
В ПОЕЗДЕ
Печали тайные укоры…
А из вагонного окна
зовут в бескрайние просторы
закат, поля и тишина…
То взреяв, то снижаясь вместе,
ныряют струны-провода,
неся волнующие вести
в невидимые города.
И кротки так необъяснимо
деревья, мчащиеся прочь,
и клубы тающего дыма,
и наступающая ночь.
Но с грустью горькою и едкой
не отрываясь смотришь ты,
как вянут жалостно за сеткой
его прощальные цветы…
Как осознать, что скрыт в скитаньи
свободы сладостный исток,
когда белеет на диване
слезами смоченный платок?
А темнота под свод небесный
уже вползла, и твой вагон
уносит в даль и в неизвестность
бескрылый огненный дракон.