V
Просторы еды не покроет
Людской лаконический слог.
Селедка пускай успокоит
Как молния быстрый ожог.
Соль остро резнула по нёбу;
Мы видим: воды полоса.
Где облако тянется к небу,
К зеленой земле — паруса.
Ах, море здесь дышит — креветки,
Селедка, краб, килька, омар.
Так в каждой поэта заметке
Сияет пленительный дар.
VI
В закуске, как в деле, нам нужен
Серьезный и зрелый расчет.
Из рюмок холодных жемчужин
Составьте удачный черед…
Лавиния — дочь Тициана,
Под гомон веселых речей,
Уперши край блюда в верх стана,
Рубины внесла овощей.
Как в хлебе открыта природа —
Здесь видны работы века.
Видна на плодах огорода
Живая чужая рука.
VII
Редиска, салат, и капуста,
И хрусткая зель огурца.
Усилия не были пусты,
Достигли они их лица.
Приветствуем вас, огородник!
Вы, в фартуке, в шляпе большой,
Следите, сухой и холодный,
За теплой и влажной землей.
Растите, мешайте, учите,
Лелейте в корявых руках,
А там на базары везите,
Продайте в больших городах.
VIII
Но кто притаился, как глыбы
Прибрежные, в утренней мгле?
Огромные жирные рыбы
В дрожащем хрустальном желе.
На очень похожем дельфине
Когда-то уплыл Арион.
Они неподвижны, и ныне
Торчит у них в пасти лимон.
Они ни о чем не расскажут.
Лимон — их молчанья печать…
Эй, пусть подойдут и покажут,
С которого боку начать!
IX
Под звоны пустеющих рюмок
Неспешно свершается пир,
И вот перед нами, безумен,
Стерляжьей ухи нежный жир.
Он плавает в миске у края,
Живой золотистый янтарь,
И просит себе расстегая,
По праву, изданному встарь.
Они неизменны — законы
Великой еды, о жрецы!
Мы также в еде разъяренны,
Как нам заказали отцы.
X
В еде претерпевшим — награда!
Мы входим в спокойный чертог.
В хрустальный стакан винограда
Рейнвейна вливается ток.
Прерви насыщения чувства.
На рыбе слегка отдохни,
В двух-трех анекдотах искусных
Великих людей помяни.
Спроси vis-a-vis у соседа,
Как лошади, дети, дела.
И вот, как пожаром, беседа
Пирующий стол обняла.
XI
Наверно, в подсолнечном мире
Уж все повторялось стократ:
Вот так заседал в древнем «Пире»
Седой и курносый Сократ.
Царя Одиссея так прежде
Свининой кормил Алкиной.
Нетрезвый и в рваной одежде
Уснул в винограднике Ной.
Привет прежде жившим! Обида
Вам Смерти да будет легка,
Вы все, что в обитель Аида
От пира ушли на века!
XII
Мы также не ведаем часа,
В который покинем сей свет.
Но только до жирного мяса
Элегии грустный расцвет.
Ах, можно ли с нежною дичью
Сравнить ароматный кусок,
Дымящейся жертвы величье,
Алтарь, источающий сок…
Огромным ножом его взрежем:
Мы живы, не наша вина!
А с жизнью невместно быть трезвым;
Налейте в стаканы вина!
XIII
Вино создалось не капризом,
Вино создавало богов.
Припомним бродягу Гафиза
С стаканом средь пестрых цветов.
Когда разлетались туманы
На утре сквозь стрельчатых ниш,
Он был превосходней султана,
Любовник, поэт и дервиш.
Дивиться ли нам, что в поэте
Рождает волненья стакан?
Олимпа воспитанник Гёте
Ему посвятил свой «Диван».
XVI
Конечно, всему свое время,
Но правдою трудно нам жить.
Лишь сытыми можем мы зренье
На все любопытно острить.
С стаканом, раздавшись на креслах,
С кипучим довольством в груди,
С приятною тяжестью в чреслах
На мир ты теперь погляди.
Склоняется солнце. Деревня.
В луга убегает река.
И огненно-красные гребни,
Как горы, несут облака.
XVII
Мы, дети, вернулись обратно
К родимой, к природе, в чертог.
Нам сладкое очень приятно —
Любви материнский залог.
Причудливость башни пломбира
Рукой беспощадной нарушь;
Восславит гортани пусть лира
Симфонию яблок и груш.
И мы не дождемся укора,
Что тешим балованный глаз,
Что плещется в рюмку ликера
Рубин, изумруд и топаз.
XVIII
Хозяин, хозяйка! Примите
Вы наш благодушный привет.
Содружества прочные нити
Плетет превосходный обед.
Мы скромны, мы много не знаем,
Пред многим мы чувствуем страх,
Но жизнь эта кажется раем
В довольстве, трудах и пирах.
И верим: не сгибнуть нам в Лете,
Как ни были б Церберы злы,
Когда краснощекие дети
Займут вслед за нами столы.