Октавио
Вы побледнели…
Дрожите… Боже! Как мне вас понять?
Графиня
(собрав последние силы, говорит с живостью и благородством)
Как надлежит, меня вы понимайте:
Я дома Валленштейнов не хочу
Паденье пережить. Мы были в силах
К короне руку протянуть… Иное
Нам суждено… Но, царственны душой,
Мы смерть, свободно избранную нами,
Позорной жизни твердо предпочтем…
Яд делает свое…
Октавио
На помощь!
Графиня
Поздно.
Лишь несколько мгновений, и свершится
Моя судьба.
(Уходит.)
Гордон
Дом ужасов, убийств!
Появляется гонец с пакетом. Гордон подходит к нему.
Посланье? С императорской печатью!
(Прочитав адрес, протягивает Октавио пакет, с упреком во взоре.)
Вот… Князю Пикколомини.[46]
Октавио, задрожав, устремляет скорбный взор к небу.
Занавес.
вернуться
46
Вот
…Князю Пикколомини
. — У этой знаменитой финальной строки трагедии «Смерть Валленштейпа» (и всей трилогии) большая литература. Блестяще комментировал эту реплику, существо которой лишь в одном слове — «князю», Гегель, подчеркивающий в особенности перенос акцента со слова на мимику актеров, участников финала: «Старый Октавио во многом способствовал падению Валленштейна; теперь он находит его злодейски убитым по наущению Бутлера, и в тот самый момент, когда графиня Терцки заявляет, что приняла яд, приходит императорское послание. Гордон прочитывает надпись и передает письмо Октавио, бросая на него взгляд, полный упреков. Он говорит:«Князю
Пикколомини». Октавио пугается и с болью поднимает глаза к небу. Что чувствует здесь Октавио, получая вознаграждение за услугу, в кровавом исходе которой он повинен больше других, здесь не сказано словами, но выражение целиком предоставлено мимике актера» («Эстетика», т. 3, с. 569).