В сердце Сибири, в Новониколаевске (большевики переименовали его в Новосибирск), расположенном на пересечении великой Сибирской магистрали, Алтайской железной дороги и огромной реки Обь, я устроил себе центральную контору. Находясь там, можно было привозить товары со всех сторон: с востока — зерно (овес, рожь), из Монголии — мясо, с севера — дичь, из южного Семипалатинска — пшеничную муку и пшеницу, с больших рек и озер — рыбу. Далось мне и набрать очень дельных сотрудников — секретаря из Киева, который одновременно был юристом и улаживал правовые сложности с властями; бухгалтера, присланного Сибирским банком; трех артельных кассиров, которые, действуя по уставу артели, были людьми абсолютно честными; мясника, закупавшего скот в Монголии; рыботорговцев и вообще сибирских торговцев разного толка. Кроме того, к числу сотрудников моей организации принадлежали железнодорожный техник с группой слесарей и подсобных рабочих, а также более полудюжины сноровистых служащих для сопровождения составов в Петербург; их называли смазчиками, ибо в их задачу входило заботиться о том, чтобы по дороге ни один вагон не «перегрелся», а предотвратить это можно было, только «подмазав» старших проводников, начальников станций и прочий железнодорожный персонал. Взятки — от трех до ста рублей, в зависимости от должности и важности железнодорожника — составляли в совокупности значительные суммы и к концу зимнего сезона (перевозки осуществлялись только зимой, в морозы) достигали примерно 100000 рублей. Техник-путеец со своими слесарями в специально оборудованной ремонтной мастерской обеспечивал починку поврежденных вагонов. Мы заключили юридический договор с железнодорожной администрацией, чтобы все незначительно поврежденные вагоны направляли в нашу мастерскую. Тогда после ремонта они оставались исключительно в нашем распоряжении, поэтому перевозка могла осуществляться бесперебойно. Мои конкуренты, чьи дела шли не так гладко, злились на наши успехи и зачастую подвергали нас нападкам. Я же мог выполнить все свои обязательства и испытывать удовлетворение, потому что во время великой войны сослужил добрую службу страждущему человечеству. Революция 1917 года резко оборвала эту мою деятельность.

Как я уже говорил, поставки осуществлялись только в холодные осенние и зимние месяцы, примерно с конца сентября до конца марта, почти все экспедировалось в замороженном виде, даже яйца и молоко. В остальное время года можно было перевозить разве что муку и зерно. Чтобы осенью все работало как часы, требовалась хорошая подготовка. Закупщики скота выезжали в монгольские степи к забайкальским бурятам, где приобретали целые стада рогатого скота и овец.

Нередко по моему распоряжению торговля происходила путем обмена, при этом важную роль играли китайское серебро и кораллы, из которых делали украшения. Если платежным средством служила мануфактура, ее отмеряли не метрами, а шагами. Животных опять-таки продавали не по числу голов, а по площади, занимаемой стадом. Строили загон в форме клина и без разбору загоняли туда скот, обычно 50–60 голов. Суеверный кочевник полагает, что от пересчета скот гибнет. Заключив сделку, продавец должен был еще и перегнать стадо в определенное место, нередко за 500–600 километров, откуда мы его затем забирали. Такой перегон был, по сути, затяжным выпасом, стадо паслось и так продвигалось вперед, а погонщики следили, чтобы ни одно животное не отбилось. Им приходилось выбирать дорогу так, чтобы, по меньшей мере, раз в день скот имел возможность напиться, заботились они и о подходящем месте для стоянки. Если большой отрезок пути пролегал по тайге или солончакам, в эти места надлежало загодя завезти фураж, чтобы животным всегда хватало кормов и они не отощали и не обессилели. Вот почему сопровождающие обязательно должны были хорошо знать местность и выбирать оптимальный маршрут. Когда скот прибывал к железной дороге, там уже были развернуты передвижные бойни и подвезен фураж. Животных забивали, замораживали и подвешивали в вагонах. В оттепель мясо засаливали в бочках. Я так четко отладил свою организацию, что все эти трудности преодолевались с легкостью и расчеты с принцем Ольденбургским шли без помех.

РЕВОЛЮЦИЯ

Зимний сезон 1917 года как раз закончился, последние составы еще находились в пути, сам я уже прибыл в Петербург. Моим людям осталось завершить дела и последовать за мною. Уже в Петербурге меня настигло известие, что император, которого ожидали в столице, был задержан в дороге левыми элементами и принужден к отречению от престола. В Петербург его привезли пленником. На следующий день взбунтовались войска, и наряду с правительством князя Львова образовалось красное правительство кадетов во главе с Керенским. Когда из Сибири прибыли мои люди, и меня, и их тотчас арестовали. Утверждали, что мы изменники родины и закупленное в Сибири продовольствие отсылали от имени принца Ольденбургского через Финляндию в Германию. Нас привели к городскому голове, назначенному советами солдатских депутатов, но, к счастью, оказавшемуся давним моим знакомым, бывшим армейским полковником. Он тотчас отпустил и меня, и моих людей, только оставил для инспекции наши книги и документы. Поскольку наши расчеты были произведены еще в Сибири, я в этих документах более не нуждался.

С принцем Ольденбургским я с начала революции уже не виделся. Одновременно с отречением императора он был снят со своей должности. Временное правительство Керенского отказалось полностью оплатить счета, представленные Сибирским банком. Впоследствии я узнал, что у банка удержали 96 000 рублей. Тем не менее банк хорошо заработал и легко примирился с этим убытком.

Часть 6

В ХАОСЕ СИБИРСКОМ ВЛАСТИ БОЛЬШЕВИКОВ

БЕГСТВО НА ВОСТОК

Я был убежден, что ни при временном правительстве Львова, ни при сменившем его правительстве Керенского в России порядка не будет и надвигается коммунизм, а потому еще в марте 1917 года решил, не теряя времени, выехать из страны — через Сибирь и Японию добраться вместе с семьей до Гонолулу и там выждать, как сложится ситуация в мире. Деньги, чтобы хоть несколько лет прожить за пределами России, у меня были. Кроме старшего сына Альфреда, которого отряд матросов, откомандированных в Пинские болота для укомплектования экипажей маленьких канонерских лодок, в первые же дни войны выбрал комиссаром, вся моя семья была в сборе. Мой сын Александр на фронте под Бобруйском заразился холерой и вернулся домой. Мы ликвидировали квартиру, мебель отдали на хранение. С собой взяли только ценности и серебро да двух собак — очень ценного английского пойнтера моего сына и породистого буля, купленного у польских беженцев, которые приобрели его на парижской выставке. Получить большое купе до Сибири, в котором могли бы разместиться мы все, оказалось очень трудно, но в конце концов мы выехали на восток.

В Иркутске моя дочь заболела воспалением легких. Это заставило нас сделать там остановку до тех пор, пока она не поправится. Акки тоже был еще очень слаб и покинул нас уже в Новониколаевске, поехал в Семипалатинск, на юг Алтая, к своему другу, г-ну фон Курселю, служившему главным инженером в одной из английских золотопромышленных компаний, и собирался отдохнуть и поохотиться в тамошних горах. Врач дочери посоветовал на время отвезти в горы и ее, там ее легкие полностью исцелятся; лучше всего поехать в Немал, калмыцкий поселок на Катуни, на северо-западе Алтая, в Бийском уезде. Это был маленький климатический курорт, где летом собиралось человек сто отдыхающих — они пили кумыс и наслаждались поистине чудесным целительным горным воздухом. Поднявшись еще чуть выше, можно было принимать сеансы горного солнца. Чтобы добраться до уединенного горного Чемала, нам предстояло вернуться приблизительно на 2 000 верст. Мы устроились в доме единственного в поселке коммерсанта, купили шесть верховых лошадей (иных средств передвижения там не было) и могли совершать дивные вылазки в горы. Акки присоединился к нам, и мы провели там два чудных месяца. Дети быстро поправлялись, так что в начале августа мы намеревались двинуться дальше на восток. Путь наш вел через Иркутск, где мы оставили все, что не было предметом первой необходимости, а ценности депонировали в Сибирском банке.