— И это тоже, — обрадовался Тони, — одна из моих идей. Вспомни последнее Рождество, когда на первом этаже пахло как в еловом бору. А почему? Потому что я предложил, чтобы его опрыскивали каждое утро. Теперь пусть думают сами, без меня.

Я положила ружье на место.

— Ладно, если ты ищешь приключений на свою голову, то ты их получишь. Лучше скажи мне, закончено ли оформление витрины в том окне для гольфа, конечно, не считая птички на ветке? Не могу ли я помочь навести последний глянец?

Монти считал, что у меня неплохой вкус и чутье: на аксессуары и мелкие детали, поэтому в последнее время участие в оформлении витрин, особенно на заключительной стадии их подготовки, вошло в число моих профессиональных обязанностей.

Поразмыслив, Тони сказал:

— Была идея использовать дешевые ювелирные изделия для спортивных костюмов. Недавно завезли новую партию украшений, и там должно найтись что-нибудь подходящее. Булавки для лацканов и все такое прочее. Подыщи нужные аксессуары у ювелиров, если хочешь. А я умываю руки.

— Я об этом позабочусь, — пообещала я. — И вот что еще, Тони: выспись как следует, прежде чем принимать окончательное решение. Что бы там ни думал Монти, мы тебя высоко ценим.

Тони наконец положил женскую руку на стол и торжественно обнял меня за плечи.

— Благодарю вас, леди. Но я сыт по горло этой парочкой, Монти и Сондо.

— Хорошо, — сказала я. — Пока.

В кабинете Сондо горел свет, но я прошла мимо, не останавливаясь и не заглядывая в него. Приближалось время закрытия магазина, задерживаться мне в этот день не хотелось. Много позже я задумалась над вопросом: могла ли я что-нибудь изменить, если бы заглянула тогда в этот чертов кабинет?

Я поднялась к себе и взяла халат, чтобы не замерзнуть в оконной витрине, затем спустилась вниз.

На нижнем этаже толпились люди, которых наши продавцы называют "покупателями последней минуты". Особенно многолюдно было в отделе бижутерии. Реклама, придуманная Крис, оказалась поразительно эффективной. Это было последнее, что она сделала для Каннингхема, ее, так сказать, лебединая песня.

Я протиснулась к прилавку и поймала на себе Елены Фарнхем.

— Мне нужно что-нибудь для окна с гольфом, — объяснила я ей. — Возможно, коричневое, чтобы сочеталось с зеленым. Пара булавок или что-то в этом роде. Чтобы не свисало и не болталось.

У Елены сегодня выдался напряженный день; внешне она держалась — ее не так легко было выбить из колеи, — но вокруг глаз образовались предательские морщинки; когда она поставила передо мной поднос с булавками, ее руки слегка дрожали.

— У меня появилось заветное желание, — доверительно сообщила она, — прожить остаток жизни в мире, где не существует ювелирных изделий. — И, помолчав, добавила: — Что меня доконает, так это ноги, за весь день ни разу не присела.

— Мы обе завалимся спать, как только придем домой, — размечталась я. — Возьму, пожалуй, вот этого коричневого морского конька с красной головой. И может быть, золотой якорь.

Я заполнила соответствующий бланк и отдала его Елене. Затем, держа булавки в руках, пересекла боковое крыло здания и подошла к ряду средних окон. В этом месте лестничный пролет ведет вниз, в полуподвальное помещение. Поэтому размещать прилавки здесь нельзя, и ряд средних окон остается ничем не заслоненным.

Все двери, ведущие к оконным витринам, снабжены замками, но никто не потрудился их запереться. Я положила руку на дверь, которая с виду ничем не отличалась от обычной стенной панели, и почему-то застыла, не в силах сделать следующий шаг.

Я медлила, потому что испытывала острое нежелание открывать эту дверь, меня охватила постыдная слабость.

Но я не могла себе позволить поддаться ей. Дверь под моей рукой открылась легко и бесшумно, и я очутилась на территории окна. Здесь было холодно, и я дрожала, пробираясь между внутренней стенкой и рамкой задника, расписанного Сондо.

На лицевой площадке, «сцене», предназначенной для обозрения, все было в порядке: по крайней мере, я не заметила ничего необычного. Тяжелые шторы из льняной материи задернуты, так что с улицы витрину сейчас не видно. Я решила взглянуть, какая там погода, и приподняла край шторы.

Желтый свет заката уже погас, дождь усилился. Было темно и ветрено. Уличные фонари освещали прохожих, торопливо сновавших мимо моего окна. Немногие счастливцы были с зонтиками, остальные пригибали головы, неуклюже защищаясь от дождя.

Я опустила штору и отвернулась от окна, возвращаясь в мирок витринной сцены. Прожектор, прикрепленный над моей головой, освещал группу из четырех манекенов, расположившуюся на островке "земли", изготовленной из торфяного мха.

Идея сцены состояла в том, чтобы противопоставить старый и новый стиль костюмов и снаряжения для игры в гольф. Два "современных" манекена одеты по последнему слову моды и экипированы клюшками новейшего образца с металлическими рукоятками. Они с чувством превосходства взирают на две смешные фигурки с неуклюжими сумками в длинных мешковатых костюмах, со старыми деревянными клюшками.

Торфяной мох "сцены" незаметно переходил в живописную имитацию травы на заднике, изображавшую холмистую сельскую местность с расположенным в отдалении гольф-клубом. Украшением сцены служило искусно сконструированное фанерное дерево, на одной из его веток восседала крупная — больше натуральной величины — птичка. За деревом скрывались провода, которые, по замыслу Тони, должны были подсоединяться к граммофону.

Я улыбнулась. Бедный Тони с его неосуществленной "весной-красной".

В окне было холодно, я не могла долго там оставаться. Температура в окнах не регулировалась. Летом там жарко, как в бане, зимой температура практически такая же, как на улице. Но никому, кроме оформителей, нет до этого дела.

На одном из манекенов был великолепный алый спортивный жакет, и один вид этого цвета выбил меня из колеи. Выбор у меня небогатый: или я выкидываю навязчивые мысли из головы, или нахожу наконец-то заветное слово, изысканное и вызывающее. Что сказал Кейт? "Кровь". Слово настолько вызывающее, что дальше некуда.

Я прикрепила морского конька к зеленому лацкану спортивного костюма и отступила назад, чтобы оценить эффект. Хорошо. А золотой якорь отлично будет смотреться на этом алом жакете. Я двигалась осторожно, чтобы не наступить на торфяной мох и не оставить на нем следов. Хотя кто-то здесь уже немного наследил. Наверное, Тони: он в последнее время стал невменяемым. Завтра утром, до открытия магазина, надо будет здесь пропылесосить. Тут я заметила какой-то осколок, темным пятнышком выделявшийся на фоне ковра; похоже, это отбитый кусочек какого-то ювелирного изделия. Я положила свою находку в карман халата, намереваясь выбросить ее потом в мусорную корзину. В витрине не должно находиться посторонних предметов.

Но это оказалась не последняя моя находка. У ноги манекена лежала палка. Неужели Тони стал работать настолько небрежно? Палку просто бросили на торфяной мох, и никто не потрудился ее поднять. Я нагнулась и взяла ее в руки.

Это была отломанная часть деревянной рукоятки клюшки для игры в гольф. И Монти мог увидеть такое! Мальчики из отдела витрин, как известно, любят иногда повозиться, но они редко что-нибудь ломают. Ну и черт с ними, в конце концов, это не моя забота. Я засунула палку в сумку, висевшую на одном из манекенов, и быстро повернулась.

Я повернулась, и по моей коже побежали мурашки, но не от холода, это еще было бы полбеды. Ужас охватил меня оттого, что я внезапно почувствовала на себе чей-то взгляд, как будто за мной наблюдали. Как будто кто-то стоял за гофрированной портьерой и следил за мной.

Кажется, там, за левой портьерой, кто-то пошевелился? Или это просто игра света?

— Кто там? — тихо спросила я.

Но слова канули в пустоту: ни отзвука, ни ответа; только манекены смотрели в пространство безжизненными, пустыми глазами. Что-то нервы у меня расшатались, подумала я с беспокойством. Этот день оказался слишком тяжелым, и чем скорее он кончится, тем лучше.