В дальнем конце комнаты обнаружились раздвижные двери, они вели в столовую, которую я видела мельком вчера вечером. Этим утром на длинном столе лежали четыре салфетки под столовые приборы, фарфоровая посуда и столовое серебро — видимо, для Элис, Корвинов и меня. На буфете стояли электрические подогреватели, которыми пользуются, чтобы не дать еде остынуть. Но сейчас на них не было никаких блюд.

В больших окнах виднелась живая изгородь, кусты роз, цветники и ограда. И опять витражи — лучи солнца били сквозь яркое разноцветье: янтарный, ярко-зеленый, пламенно-красный и тот особенный цвет потемневшего моря.

— Вы уже хотите позавтракать, миссис Торн? — послышался у меня за спиной голос Диллоу.

Стоя в дверях, он показался мне еще ниже, чем вчера вечером; в своем черном костюме он словно съежился. Но это ничуть не умаляло исходящего от него чувства значимости и высоты положения. Кончики седых волос уже не топорщились, они были приглажены чем-то влажным, а лысина на макушке чем-то припудрена от блеска. Мне понравился этот налет тщеславия — он придавал дворецкому больше человечности.

— Благодарю, Диллоу, — ответила я. — Я позавтракаю позже. Наверное, я сначала немного прогуляюсь.

— Хорошо, мадам. Ранним утром в саду очень приятно, хотя трава до сих пор мокрая от ночного дождя. Вы можете выйти на террасу через заднюю дверь холла.

Он посторонился, пропуская меня вперед, и затем направился следом.

— Мне жаль, что ребенок побеспокоил вас вчера вечером, мадам.

Диллоу явно знал все, что происходило в этом доме. В своем черном костюме он мог легко и незаметно перемещаться по темным углам, как летучая мышь. Его уши, чуть крупноватые для такой маленькой головы, всегда были наготове. И при всем при этом, он не был таким услужливо-покорным, как иногда притворялся. Мне сообщили об этом взгляды, которые они с миссис Ариес вчера бросали друг на друга.

— Элис меня не побеспокоила, — сказала я.

— Она иногда может… — Он покачал головой, не закончив предложение, и я предположила, что он представлял собой отличную мишень для Элис, которую никогда не учили быть милой и любезной.

Она ведь не только разлила по полу мой лосьон, она еще испачкала им зеркало, так что мне пришлось сегодня отмывать всю ванную. Дебби любила проказничать, но эта девочка была старше и хулиганила она с желанием навредить.

Я миновала заднюю дверь и вышла на выложенную плиткой террасу. Там паслись дикие утки, клевавшие рассыпанное для них зерно. Они явно были ручными и совершенно не боялись моего присутствия. Чуть ниже террасы был виден маленький пруд в окружении камней, его воды сияли в раннем утреннем свете. В нем тоже плавали утки.

Стоя позади дома, я видела вдалеке на севере одинокую гору. Наверное, это была Маунт-Толми, ближайшая к Виктории вершина, судя по карте, которую я раньше разглядывала.

Однако мое внимание привлекла гораздо более близкая перспектива. Вниз по склону располагался очаровательный садик, он огибал пруд и убегал куда-то еще ниже. Гранитная часть холма была облагорожена и активно использовалась. В каменных выемках красовались большие травяные лужайки, окантованные горными растениями. Мох и розовый вереск, ракитник и папоротник расползлись по твердой серой поверхности, смешиваясь неяркими красками.

Я стала спускаться по каменным ступенькам, вьющимся серпантином. Миновав пруд, я вышла к невероятно зеленому лугу. В Виктории климат умеренный, сырой и сильно напоминает английский, так что растения здесь росли пышно и обильно. Широкие полотна зелени обнимали скалистые насыпи, показывая путь к другим приятным неожиданностям. В воздухе носился свежий аромат утра, благоухая соленым морем и смесью цветочных запахов.

Этот тайный мирок окружал высокий строй рододендронов, а растущая за ними живая изгородь и деревья скрывали совсем недалекие улицы, отделяя это место от остального мира. Здесь даже городской шум казался очень далеким, и мне подумалось, что моему отцу очень понравился бы этот прекрасный сад.

Лужайка казалась зеленым речным потоком, плещущимся о каменистый берег. Неровные края казались попытками вырезать маленькими ножничками узоры вокруг гранитных насыпей. Пара высоких дубов над лужайкой отбрасывала кружевные тени до самой деревянной дорожки. Я поняла, что по ней можно идти, не боясь промочить ноги, несмотря на окружавшую меня сырость. Всюду блестели капли дождя, они переливались, как драгоценные камни, и слышался нежный перезвон капели.

Весной здесь, наверняка, буйно цвели азалии и рододендроны. Сейчас же темно-красный японский клен контрастировал с вестниками зимы — вереском и серо-зелеными мхами. После весенне-летней яркости их неяркие цвета умиротворяли. В скалистых гротах наплел свои тонкие усики папоротник адиантум. Все вместе это производило впечатление естественной дикой природы и действовало успокаивающе на мою растревоженную душу.

Я обошла ползучий куст ракитника, обрамлявший еще один дренажный водоем, где вовсю цвели флоксы и ноготки. Стоявший на вершине дом отсюда казался призраком, и я почти забыла о его беспокойных обитателях. Почти.

Я прошла по извилистому краю лужайки, и ощущение мира и покоя тут же исчезло. Шофер Кирк — или как там его звали — сидел на грубой деревянной скамейке и курил. Я тут же чихнула, я не переносила табачный дым даже в минимальных количествах. В такое раннее утро он был без формы и шоферского кепи. Кроме того, на нем не было темных очков, и я впервые увидела, какого цвета его глаза — ярко-синие, как море. И снова он проявил ко мне интерес — он встал и вынул изо рта сигарету. В облегающих джинсах и водолазке он выглядел еще более мускулистым и широкоплечим. Вот его по-пиратски свисающие усы мне не нравились. Они скрывали от меня его губы, а по губам всегда многое можно определить.

Он вежливо поднялся мне навстречу.

— Доброе утро, миссис Торн. Вы поднялись раньше всех в доме.

Я снова чихнула, и он скорчил гримасу.

— Извините. Курение — неприятная привычка, даже на открытом воздухе. Я уже пообещал себе, что брошу. И я действительно это сделаю.

Он не стал выбрасывать сигарету, только наклонился и осторожно положил ее под куст азалии.

— Вот, — сказал он, — больше не будет осквернения природы. Не хотите присесть, миссис Торн?

Он не просто был без формы, он больше не играл роль шофера Радбурн-Хауса. Я неловко опустилась на скамейку, уже не наслаждаясь красотой сада. В присутствии этого человека у меня появлялось неприятное чувство неуверенности. Меня никогда не волновали условности и приличия, но сейчас я была гостьей Коринтеи Ариес и не могла полностью доверять ее шоферу. Надо будет расспросить о нем Диллоу, но пока придется "играть по слуху".

— Вы не могли бы прямо сейчас бросить курить? — праздно поинтересовалась я.

— Я обычно выполняю все, что намереваюсь сделать. Так что я уже бросил. Не могу же я допустить, чтобы вы расчихались.

Он с такой готовностью переходил на личные отношения. Ему снова удалось потревожить мою душу, и меня, как обычно, выдало мое лицо.

— Если бы вы сейчас встали и прямиком вернулись в дом, это, безусловно, понравилось бы миссис Ариес, — сказал он.

— Я не миссис Ариес. Я спустилась сюда, чтобы полюбоваться садом — и в мои намерения входит именно это.

Он недвусмысленно предлагал мне уйти, но сам продолжал стоять у скамейки, глядя на меня сверху вниз. Когда он снова заговорил, его тон неожиданно смягчился.

— В этом доме у вас все идет не слишком хорошо, верно?

— Не понимаю, о чем вы, — ответила я натянуто.

— А кроме того, это совершенно не мое дело, да? Наверное, мне нравится смотреть "житейскую комедию" везде, где бы я ни работал.

Я ему не верила. В нем было что-то такое… что-то пряталось за тем персонажем, личину которого он нацеплял на себя. Я испытала странное смущение и неуверенность. Лучше ничего не отвечать, не играть с ним в его игру — неважно, в какую.

Он сделал несколько шагов к пятну яркого солнечного света и с наслаждением потянулся, вскинув к небу длинные руки. Я наблюдала за ним, прислушиваясь к звенящей вокруг капели — стекающим каплям, которые еще не успело высушить солнце. Кирк повернулся ко мне с легкой искренней улыбкой.