Граф Намюр усмехнулся.
— Прекрасная идея, если только вода одержит такую исполинскую махину.
— Река глубокая, а наши люди прекрасно знают мели, — возразил маршал, — все предусмотрено. На этот раз замку не уйти от наших рук.
— Дай-то Бог! — вздохнул магистр. — Падение Пиллен будет иметь огромное значение для дальнейшего завоевания страны. Пиллены заграждают нам дорогу, как скала среди течения реки.
— К тому же все обстоятельства говорят за то, — прибавил Зигфрид, — что и для нас Пиллены будут со временем надежнейшим оплотом. — С этими словами он обратился к молчаливо стоявшему в тени Бернарду.
— Неправда ли, Пиллены вотчина вашего сбежавшего питомца? — спросил он. — Кто знает! Ведь, пожалуй, ему удалось до них добраться?
— Сомневаюсь, — молвил Бернард, — только безумство молодости могло толкнуть его на такой отчаянный шаг. Он либо погиб от голода, либо от когтей хищников.
— Но ведь питомец ваш был не один, — с ударением прибавил комтур Балгский, — он взял с собой пожилого, опытного человека.
— Скотину, полуидиота! — с волнением воскликнул Бернард и вздохнул.
Кто-то из недоброжелателей Бернарда уловил этот вздох и воспользовался им.
— Да вы, пожалуй, втайне не прочь бы и порадоваться спасению отступника; вы, говорят, привязались к делу рук своих.
Бернард, почувствовав удар, угрожающе обернулся к нападавшему.
— И не отпираюсь, — возразил он, — может быть, я виноват, но вина моя от чистой совести. Он был ребенком, а в детях все наше упование. И, если бы не чье-то загадочное влияние, в котором, вероятно, была повинна воспитанница сестры Зигфрида, так из мальчика со временем вырос бы поборник и столп ордена.
— О! — засмеялся Зигфрид. — Пора бы вам уж излечиться от страсти обращать и перевоспитывать язычников! Избивать их надо и резать, брат Бернард: вот единственно разумная политика!
— Кровь сказывается у них даже в десятом поколении, — подтвердили некоторые.
— Однако, если он добрался до Пиллен, к матери, — проворчал маршал, — то, хоть и не велика в нем сила, а все же скверно, потому что он знает нас лучше, чем другие.
— А по-моему, наоборот, — возразил Бернард, — он знает нас и наши силы, иначе говоря, постарается выбить им из головы напрасное сопротивление. В последнем я почти уверен. Упорство язычников, их заносчивость коренятся в незнании той силы, против которой они пытаются бороться.
— О, защищаться они умеют! — перебил со смехом комтур. — Я хорошо их знаю! Они неисправимо храбры в минуты безысходного отчаяния: будут драться так же, как дрались раньше, до последнего человека.
Общий разговор сменился перешептыванием, так как присутствующие разбились на маленькие группы. С одной стороны беседовали гости; комтуры рассуждали о Пилленах; великий магистр спрашивал о судне.
— Судно почти совсем готово, — ответил комтур, которому была доверена постройка, — надо только осмолить дно и нагрузить корабль припасами: там, на месте, ничего не достать, а осада может затянуться.
— В самом деле? — молвил маршал. — А мне кажется, что при виде такой махины их охватит ужас.
— Если я не ошибаюсь, — перебил комтур, — то она не будет для них новинкой. Хотя мы строили корабль в укромном уголке, но у них есть соглядатаи, которые, несомненно, донесли в Пиллены обо всем. А догадаться, зачем мы его соорудили, совсем не мудрено.
Все снова замолчали.
— Одновременно с нападением водою, — продолжал великий магистр, — необходимо осадить Пиллены также с суши, для чего потребуется перевезти людей на другой берег. Нужно окружить крепость со всех сторон. А, впрочем, Пиллены надо взять, не щадя сил и крови.
— Несомненно, — подтвердил поспешно маршал, — пока Пиллены держатся, шагу нельзя вступить в глубь страны.
— Язычники, несомненно, понимают это, — молвил Зигфрид, — а потому мы должны быть готовы к отчаянному сопротивлению.
— Мы готовы, — раздался голос из темного угла.
Совещание уже близилось к концу, когда в дверях, выходивших в большую залу, появился крестоносец в полном вооружении, прямо из седла: усталый, запыленный, в измятом плаще. Один из комтуров узнал вошедшего, вскочил с места и в тревоге пошел ему навстречу.
Лицо прибывшего Ханса фон Хехтена было искажено гневом, который он с трудом сдерживал. При виде собравшихся, он смешался, так как не хотел каяться в случившемся в присутствии такого множества людей, в особенности посторонних. Он обвел всех глазами и собрался было отретироваться, но было уже поздно: он успел привлечь всеобщее внимание. Великий магистр, догадавшись, что фон Хехтен прибыл со спешными вестями и надеялся найти его в доме совещаний, обратился к нему, без обиняков, с вопросом:
— Какие привезли нам вести?
— Зачем оставили свой пост? — прибавил комтур. — Я назначил вас в охрану; кому вы передали полномочия?..
Комтур не успел окончить, как Ханс, взглянув на него из-под нахмуренных бровей, в отчаянии заломил руки.
— Что случилось, что случилось? — накинулись на него все с вопросами.
Ханс молчал. Тогда комтур в нетерпении стал торопить его взглядами и ворчливой бранью.
— Незачем было оставаться, — начал Ханс, — корабль, стоивший стольких денег, труда и времени…
Комтур и прочие невольно вскрикнули.
— Не существует! — окончил Ханс, в ярости грозя кому-то кулаком. — Нет его!
Великий магистр заметив, что рыцаря со всех сторон закидывают вопросами, на которые он не успевает отвечать, воскликнул повелительно:
— Рассказывайте, что и как случилось! Все до мелочей, не утаивая ни одной подробности. Необходимо найти виновника!
Ханс отер струившийся с лица пот.
— Нет виновника, — перебил он тем же тоном, полным негодования, — не виноваты ни я, ни мои товарищи. Пусть меня судят и казнят. Судно было окончено, мы его грузили, отведя от пристани на самое течение. Плавучесть была хорошая, и мы прекрасно добрались бы под Пиллены. Но был дан приказ взять С собой припасы: их мы и ждали. Тем временем эти головорезы дознались о постройке корабля и смекнули, что им грозит. Ночью мы стояли посреди реки, когда украдкой к нам пристали несколько лодок. Никому и в голову не могло придти, ни в мыслях не было, чтобы на нас осмелились напасть. На окрик стражи какой-то молокосос ответил с лодок по-немецки. Потом-то я узнал его, это был отступник Юрий, ваш воспитанник (последние слова были сказаны в сторону Бернарда). В один миг, раньше чем мы могли опомниться, сидевшие в лодках люди перебросили к нам через борт скрытно привезенный с берега огонь. Пылающие головни упали на днище судна, где лежала пакля и смола, служившие для конопатки. Вмиг начался пожар. Мы все, как есть, бросились тушить и спасать судно. Но пришлось защищать собственную жизнь: на лодках и вплавь окружили нас несколько сот литовцев! Корабль пылал; о тушении не могло быть речи; пришлось спасать собственную шкуру.
Крестоносец тяжело вздохнул.
— Прямо из огня мы бросались в воду; а здесь подстерегала дикая орда с дубинами и ножами. Немного нас спаслось, а судно сгорело дотла.
Все молчали под впечатлением известия, уменьшавшего расчет! на успех похода. Бернард стоял, скрестив на груди руки, поникнув головой, как осужденный.
— Такое нападение, — прибавил Ханс, — совершенно не пришло бы в голову литовцам, если бы не тот предатель и беглец. Не услышь мы в первую минуту его немецких слов, мы сразу бы насторожились, и им не удалось бы подпалить нас изнутри. Притом не только питомец брата Бернарда, но еще двое таких же, как он, отступников, ответили «gut Freund»… Дерзость беспримерная!
Глаза многих обернулись в сторону придавленного новостью Бернарда; он молчал. Чужеземцы, плохо разобравшиеся в рассказе Ханса, обращались направо и налево с просьбами, кто перевести, кто разъяснить. Разговоры приняли бурный характер. Слышались угрозы и проклятия. Великий магистр очень хладнокровно обдумывал, казалось, дальнейший план действий. По-видимому, он меньше остальных принял к сердцу потери людьми и военными припасами и нравственный ущерб.